— Мы не готовы к схватке. Вся моя свита будет перебита за десять минут.

— Мадам, неужели мы сдадимся без борьбы?

— Они схватят меня, — сказала она. — Вас всех, несомненно, отпустят на свободу. Отвезите мою дочь в Беарн, если сможете.

— Мама, я хочу остаться с тобой, — сказала маленькая Катрин. — Я готова предстать перед инквизицией, если это ждет тебя.

Жанна обняла дочь. Милая Катрин! Что она знает о камерах пыток, об ужасных страданиях, причиняемых Святой Инквизицией тем, кого она считает еретиками? Что ей известно о дыбе и аутодафе, об агонии и смерти? Слышала ли она вопли мучеников, ощущала ли запах опаленной кожи?

— Этого, — твердо заявила Жанна, — я никогда не сделаю.

Она повернулась к гасконцу.

— Стойте на страже. Не забывайте мои указания. Помните… о моей дочери.

Он поклонился, выражая покорность, но его глаза горели. Он хотел драться за свою королеву.

Всю долгую ночь Жанна лежала без сна в ожидании звука шагов, криков стражников, которые могли ворваться в замок и схватить ее. Она не сомневалась, что это будут люди Антуана; Гизы и Шантонне пожелают, чтобы именно гвардейцы мужа заковали ее в цепи и повезли к костру.

Дочь заснула рядом с Жанной. Королева Наварры нежно поцеловала девочку. Четырехлетняя Катрин была слишком мала, чтобы остаться одной. Всего четыре года тому назад она радовалась вместе с Антуаном рождению их дочери.

Этой долгой ночью она услышала странный шум, донесшийся из города. Она подошла к окну; небо порозовело, но это была не заря, а отсвет пожара. Она почувствовала запах дыма. Всматриваясь в темноту, Жанна услышала крики.

Она начала торопливо одеваться; у двери появился гасконец.

— Мадам, — сказал он, — в городе грабежи. В Вендом вошла банда наемников. Об этом нам сообщил один из ваших доброжелателей. Горожане заняты защитой своих жизней и собственности. Мы можем ускользнуть незаметно… никому нет сейчас до нас дела. Но если мы упустим время…

Жанну охватило ликование. К ней вернулась вся ее былая энергия.

— Наши молитвы услышаны, — закричала она. — Мы должны как можно быстрее покинуть город. Мы поблагодарим Господа… позже. Сейчас на это нет времени. Прежде всего необходимо воспользоваться шансом, дарованным небесами. Мы должны незаметно выбраться из Вендома до рассвета…

Она повернулась к дочери.

— Катрин, проснись, моя дорогая. Мы едем сейчас.

— В инквизицию? — сквозь сон спросила девочка.

— Нет, моя любимая. На свободу.

Двигаясь на юг от Вендома, спутники Жанны говорили о том, что они только что стали свидетелями чуда. Господь послал банду наемников-грабителей в Вендом, чтобы помочь королеве бежать. Жанна невозмутимо улыбалась. Она догадалась, что принца Конде предупредили об угрожавшей ей опасности, потому что эти бандиты были гугенотами, очевидно, получившими приказ: «Займите Вендом. Создайте панику и поддерживайте ее всю ночь, пока королева не удалится от города настолько, что преследование станет невозможным».

Браво, Конде! Он был таким же ненадежным и ветреным, как его брат, но хранил верность делу, которое считал правильным. Она должна поблагодарить Господа за поступок ее деверя.

Они ехали дальше на юг; к каждому вечеру они уставали от верховой езды и проваливались в глубокий сон; утром они продолжали двигаться к границе, за которой их ждала безопасность.

Достигнув города Комонта, они обнаружили, что католическая армия, возглавляемая Монтлуком, находится всего в нескольких милях позади них. Долгое утомительное путешествие, проделанное в тяжелых условиях, прерываемое отдыхом в замках, где у Жанны имелись друзья — хотя кому она могла доверять теперь, после предательства человека, на которого она полагалась больше, чем на кого-либо? — истощило ее силы, она страдала не только от физической усталости, но и от душевной опустошенности.

Но она должна без промедления двигаться дальше; она сделала это и достигла границы, имея в запасе всего час. Там она испытала радость, обнаружив, что ее верные подданные приготовились принять и защитить свою королеву.

Бегство завершилось; Жанна одержала победу. Она думала обо всем том, что осталось позади — о муже, к которому она так тщетно старалась относиться безразлично, об обожаемом ею сыне, — и триумф казался Жанне горьким, бессмысленным.

Ярость и страх переполняли душу Катрин. Франциск де Гиз прибыл в Фонтенбло в сопровождении короля Наварры и маршала де Сент-Андре; герцог заставил ее и короля вернуться в Париж, где их поместили в Мелун. С ними обращались в соответствии с их положением, однако им дали ясно понять, что они не имеют права покидать Мелун без сопровождения.

Катрин полностью раскрылась. С ученицы Макиавелли сорвали маску. Письма, которые она посылала Конде, были перехвачены и прочитаны людьми, которые не должны были их видеть — в этих посланиях Катрин объясняла, сколь невыносимо положение королевы-матери и юного монарха Карла под властью триумвирата, и умоляла Конде спасти ее. Она обещала ему свою поддержку; поймав ее на слове, Конде развязал в стране гражданскую войну — войну, о которой герцог де Гиз постоянно говорил Катрин, что она вызвана двуличием королевы-матери.

Он объявил, что она не является настоящим католиком. С одной стороны, она вступила с ними в тайный сговор, имевший целью отречение Антуана де Бурбона от реформистской веры; с другой стороны, она интриговала вместе с Конде. Именно она поощряла гугенотов в такой степени, что они осмелились взяться за оружие.

Гугеноты, в свою очередь, заявили, что она обманула их, что она — лживая и коварная женщина; успокаивая реформистов сладкими речами, она якобы вступила в направленный против них союз с католическим испанским королем.

Катрин тщетно пыталась оправдаться в глазах герцога и кардинала, Антуана и испанского посла. Она уверяла их, что они неправильно поняли зашифрованные письма к Конде. Она признавала, что они содержали обещание помощи, но истинный их смысл был совсем иным. Тут, давая объяснения, Катрин смутилась. Ей пришлось признать, что она питает симпатию к галантному принцу Конде.

Глаза герцога были холодными, безжалостными; кардинал скривил тонкие губы; испанский посол не выбирал выражений и был весьма груб; это сильно напугало Катрин, поскольку свидетельствовало о том, что ее больше не считают важной персоной.

О ней и Конде поползли слухи. Люди говорили, что она без ума от него, хочет «жениться на принце» и сделать его королем Франции в ущерб своим детям.

Катрин удивлялась самой себе. Она вела себя крайне безрассудно по отношению к этому человеку, что было непохоже на нее. Но теперь, осознав угрожавшую ей и детям опасность, она захотела погубить Конде — вместе с де Гизами, Антуаном и прочими. Какой дурой она была, поставив на первое место свое увлечение галантным принцем! Можно ли сравнить радость, получаемую от любви, с той, что давала борьба за власть?