с кем не бывает. Как говорится, повинную голову… Давай мириться, а? Я ж не думал, что тебя подставляю. Век воли не видать… А взглянь-ка, какой я инструментик крутой приобрел! Если понравится – он твой, подарю, мне для дружбы нашей не жалко!

Ступин зашарил по карманам. Людмила, вздохнув, развернулась в сторону кухни. Витюша, бормоча под нос, что ради дружбы с Валерьевной он готов и на жертвы побольше, чем селекционный инструмент, следовал за ней, держа в вытянутой руке кожаный футлярчик с мультитулом внутри.

Положив торт на край столешницы, Людмила произнесла:

– Вить, мне ведь и вправду некогда. Давай так поступим. Подарок твой я уберу и обещаю к нему не притрагиваться до завтра. А завтра, когда ты по клиентам будешь ходить, забежишь на чай. Договорились?

– Значит, не обижаешься больше? – осклабился Витюша. – Тогда ладно, тогда я пойду. Только вот на наборчик взгляни. Правда, круть?

– Китай по лицензии? – деловито осведомилась Людмила, протягивая руку за крошечным пеналом, в котором нераскрытым веером гнездились отвертки, кусачки, шильце, бокорезы и прочее богатство для практикующего технаря.

Ступин ответил самодовольно:

– Обижаешь, Германия.

– Да ладно. Гонишь, – проговорила она недоверчиво.

– Один момент, – с важным видом Витюша забрал у нее пенальчик, бережно выдвинул из кожушка отвертку, потом вторую и принялся изучать на них надписи.

– Во, во, смотри! – возликовал он, возвращая набор и тыча пальцем в основание инструмента. – Вот тут клеймо ударное, видишь? Штучная работа, прикинь.

– Ты пьяный, Ступин?! – негодующе воскликнула Людка, отдергивая руку. – Теперь у меня столбняк будет!

Пустяшная царапина, но как теперь Миколиной посуду мыть? А еду готовить? В перчатках? Несколько дней неудобств и мучений? Перчатки из латекса она не переносила.

– Не шути так, Валерьевна! Двигай к мойке! Мы это дело сейчас водичкой промоем и зеленочкой зальем, – засуетился Ступин. – Где у тебя зеленка? Или перекись? Или лучше я тебе пластырь дам бактерицидный. Где ж он, зараза, запропастился?

И Ступин снова принялся шарить по карманам, приговаривая, что он дико извиняется и загладит.

– Одни от тебя неприятности, – сердито проговорила Людмила, позволяя компьютерщику пристроить к порезу клейкую полоску, которую тот, наконец, обнаружил в бумажнике по соседству с блистером антиполицая.

– Ты присядь, Валерьевна, посиди. Я вижу, ты вида крови боишься. Есть такая болезнь психическая, забыл как называется, когда крови своей боятся, – тарахтел Витюша, подводя Людмилу к табурету у окна.

– Когда это я крови боялась? – возмутилась Людка, усаживаясь на предложенное место.

Посидеть не помешает. Ноги ослабели, ватными стали. И рука с пластырем тоже мурашками пошла.

Порез на правой руке – это нонсенс. Работая отверткой или хоть вон ножом, сам себе такого не обеспечишь. Если, конечно, ты не левша. Или если только о посторонний предмет не поранишься.

Витя Ступин левшой не был.

Тем не менее рваная царапина неопрятной заживающей запятой бугрилась на его правом запястье. Царапину Людмила видела и раньше. Свежую еще.

Проследив ее взгляд, Витюша криво усмехнулся. Стоя у Людмилиного импровизированного верстака, он рассматривал карандашные рисунки, подаренные Натэллой.

– Ты тут старше, – небрежно проронил он, откладывая в сторону листок с портретом, и Людмила заметила, как изменился его голос. И тон, которым он произнес короткую фразу, тоже сделался другим.

Людмила обвела медленным взглядом привычное домашнее пространство. Такое родное, теплое, милое.

Кажется, ты здорово влипла, детчка. Кажется, всю эту красотень ты видишь последние минуты. И самодельный таймер, и смешные статуэтки из болтов и гаек. И люльку Клашину, едва заметно раскачивающуюся у тебя над головой.

А свою «забавную механику» так и вовсе не достроишь.

Она попыталась подняться на ноги. Ничего не получилось.

Ступин заметил ее движение и развел руками, как бы сожалея.

– А здесь сосед твой отображен, если я не ошибаюсь? Который несчастную консьержку траванул? – поинтересовался Витюша, изучив второй листок. – Похож, весьма и весьма. Кто же его так отсканировал удачно?

– Это не сосед. Это ты, Ступин, – разлепила губы Людмила. – Узнал себя?

– А теперь и ты узнала? В другой ситуации я бы сказал: жаль, но не в нашей, Людочек. В нашей как раз все складывается удачно. Но ты меня удивила, признаюсь. Ты просто космос, Валерьевна, а я тебя недооценил. Что-то Кирюшка задерживается. Вы же с ним на одиннадцать сговорились? Сейчас одиннадцать.

– Кирюшка? – не поняла Людмила.

– Кирюшка Лапшин. А он тебе так и не представился, обормот? Ты его кочегаром вчера назвала. Тонко подмечено.

– А зачем тебе… кочегар? – вновь спросила Людмила, чтобы пустым ненужным разговором заслониться от убийственной правды. Если срочно от нее не заслониться, то раздавит, уничтожит. Сведет с ума.

Потому что ничего другого сделать Миколина не может. Только спрятаться. Только оттянуть момент осознания и неприятия, абсолютного и бессильного.

Ноги пропали. Хотя вот они, рядышком стоят, колено к колену. Но – пропали. Не чует их Людмила и не владеет. Правая рука тоже сделалась чужой, ее предплечье сейчас замерло холодным валиком на столешнице. Левая пока принадлежит ей, но надолго ли. Разговаривалось с трудом.

Сволочь. Какая же сволочь этот Ступин. И убийца.

– Ну как зачем? – благодушно удивился Витюша. – Чтобы композиция стала завершенной. С точки зрения проектировщика, то есть меня. Да и красивее так получится, я бы даже сказал – изящнее. С точки зрения режиссера-постановщика, не с вашей. Вы с Лапшиным у меня актеры одноразовые, но это ничуть вас не умаляет. Даже, наоборот, возвышеннее делает.

– Ты и проектировщик, и постановщик?

– А что? Одно другому не помеха.

Плохо это или хорошо, что с минуты на минуту Никитович должен прийти? Если с Шариком, то хорошо. Если один…

– И вправду. Не помеха. Только зачем тебе этот сложный спектакль? С точки зрения конечного потребителя? Как я понимаю, зрителем тоже будешь ты?

– Ощущение сильное, веришь? Смотреть, как новый труп рождается. Просто крышу сносит, жаль, что я раньше этого не узнал. Хотя… Какие наши годы, а, Людочек?

И Ступин визгливо рассмеялся.

Все так же посмеиваясь, подошел к мойке, обрадованно хрюкнул, обнаружив несполоснутые чайные чашки. Уверенным движением выдвинул ящик тумбового стола, теперешнего верстака, извлек пару одноразовых полиэтиленовых перчаток. Он знал, что и где тут лежит. Напрасно Людмила его приваживала. Точнее – напрасно не поперла его поганой метлой, когда он повадился к ней забегать не по делу.

Перчатки надел, пошевелил пальцами, разминая, озорно Людмиле подмигнул. Направился к чайнику, стоящему на узенькой тумбочке у окна.

– Надобно водички налить, – оповестил он Людмилу. – Какое же чаепитие без воды? Думаю, можно и нефильтрованной. Возражать не будешь?

Скоро Никитович с Шариком придут, до их прихода дожить как-то надо. Тяни время, Людмила, растягивай. Иначе гоблин напоит тебя чайком по специальному