Наконец его тело обвисло в поддерживавших его сильных руках, он стал сплевывать в появившийся у лица носовой платок комочки мокроты, испытывая отвращение и к самому себе, и к жизни. Освободившись от державших его рук, он, слегка покачиваясь, ждал, пока под спину положат подушки, а затем позволил опустить себя на них. Он устал. Он был готов опять заснуть, но эта перспектива ужасала его. Сейчас он хотя бы мог дышать.

— Вам что-нибудь принести?

Фотис взглянул на говорившего. Это не Николас. Николас сейчас борется за жизнь в нью-йоркской больнице. Это Таки, его племянник, готовый ради него на что угодно. Фотис был в Греции, в большом доме, построенном им неподалеку от Салоников. Нью-Йорк находился в пяти тысячах миль, ограбление сорвалось, и теперь у него нет надежного источника информации. Отчаянный план. У него был один шанс из тысячи, и давешний сон напомнил ему, почему он пошел на это. Бог ничего не делает случайно.

— Воды.

Он стал пить маленькими глотками. Поначалу ему казалось, что он пьет ртуть — настолько тяжелыми и не приносящими облегчения были эти глотки. Но вот горло стало мягче. Все это время племянник стоял сбоку от него, готовый прийти на помощь. Нельзя сказать, что лицо этого бывшего солдата и неудавшегося торговца системами сигнализации светилось любовью. Но он был предан дяде и страстно желал получить какую-нибудь работу. И его связи на черном рынке могли бы пригодиться.

— Ты позавтракаешь?

Одна только мысль о еде вызвала тошноту, но надо было попробовать поесть.

— Твой крестник внизу.

— Мэтью? — Старик растерялся. — Мэтью здесь? — А почему, собственно, он так удивился? Просто он запутался во времени. Он же знал, что мальчик, возможно, приедет к нему. — И сколько он уже здесь?

— Час. Я пытался отослать его, но он не уходит. Я не хотел вышвыривать его отсюда.

«Конечно, не хотел», — подумал Фотис. Таки приходился двоюродным братом матери Мэтью, но они были едва знакомы. Таки не имел ничего против Мэтью, но ему не нравилось, что парень претендовал на особый статус. Всю неделю он отбивался от посетителей — друзей, партнеров по бизнесу, представителей страховой компании, — и ему явно нравилась эта его новая роль.

— Ты правильно сделал. Я хочу его видеть.

— После завтрака.

— Нет, — сказал Фотис. Его мысли стали приобретать определенные формы. — Пусть он принесет еду.

Таки, похоже, был шокирован. Фотис никогда не появлялся на людях до того, как его вымоют, оденут и накормят, но Мэтью — особый случай. Необходимо погасить его ярость, а для этого потребуются соответствующие декорации. Сознание старика автоматически фиксировало эти невольные соображения — результат шестидесяти лет постоянных упражнений во лжи. Стремительный переход от смертельного ужаса к привычным фокусам неожиданно принес Фотису облегчение. И все-таки в глубине души это его угнетало. Он уже не представлял себе, как это — не планировать схватку заранее. Уже давно ни с одним человеком его не связывала прямая, честная дружба. Его внутренний голос словно существовал отдельно от него, — это был натасканный зверь, порой беспощадный и очень редко подчинявшийся его приказам. Мысль о том, что интрига, которую он сплел на этот раз, должна была помочь его душе, принесла ему некоторое успокоение. Если Богородица сможет излечить его, ему все простится.

Что может знать крестник? Полиция Нью-Йорка сейчас сконцентрировалась на Антоне и его русских связях, но они, без сомнения, будут расширять круг поисков. Фотис приложил немало усилий к тому, чтобы отец Томас стал пользоваться доверием. Он заставил его получить согласие греческой церкви, платил ему небольшие суммы за сотрудничество. И теперь этот дурак исчез, прихватив полмиллиона церковных денег и поставив под сомнение все, чего он добился в последние годы. Конечно, Фотис знал, что Томас вор, но не знал, что в отношении того проводится служебное расследование и что он выберет именно этот момент, чтобы исчезнуть. А может, оно и к лучшему: на допросах Томас вполне мог сломаться.

Безработный актер, снимавший номера в отелях Манхэттена под именем Петера Миллера, не знал ничего, даже имени нанявшего его старика. Фотис обладал весьма скудной информацией о Мюллере. Он перестал им интересоваться, как только стало ясно, что тот продал икону Кесслеру. Однако когда Фотис узнал о приезде Андреаса, ему понадобилась приманка, чтобы отвлечь старика от гамбита, который он собирался разыграть с участием Мэтью и церкви. Приманка, способная радикально изменить направление мыслей его прозорливого друга. Такой приманкой мог быть только Мюллер. Но к нему должны вести очень тонкие нити, которые почти невозможно обнаружить, иначе Андреас почувствует подвох. К настоящему моменту его друг уже наверняка разгадал этот ребус, но поделился ли он своей информацией с внуком?

— Kalimera, — сухо сказал Мэтью, подыскивая место для подноса с завтраком. Фотис кивком указал на стоявший перед ним большой пуфик. Перед тем как выйти из комнаты, Таки помог ему надеть старый голубой халат и усадил в кресло возле кровати.

— Благослови тебя Бог, — ответил он по-английски. — Не знаю, смогу ли я есть, но Таки все равно меня заставит. — Фотис отпил немного черного кофе и заговорил снова: — Ты проделал большой путь только для того, чтобы увидеться со мной. Ты думал, я умру, не поговорив с тобой?

— Мне жаль, что тебе так плохо.

Это прозвучало не как сожаление, а скорее как удивление. То, что заболевание, поначалу притворное, обернулось настоящей болезнью, стало неожиданностью прежде всего для самого Фотиса. И в этом он опять увидел руку Господа: тот все еще пытался преподать ему урок — на девяностом году жизни. Он уже привык к боли в суставах, но эта слабость и закупорка легких были чем-то новым. Первый приступ случился сразу после ухода Мэтью и Алекса — когда это было? Неделю назад? Меньше? Он не ожидал, что Алекс узнает икону, — это стало первым ударом. Вероятно, Андреас нарушил клятву и рассказал ему кое-что еще несколько лет назад. И как узнать, что известно Алексу и чем он поделился с Мэтью? Страх перед тем, что Мэтью может знать, плюс известие о том, что дель Каррос общался с русскими, уже были достаточными основаниями, чтобы Фотис сдвинул свои планы на несколько дней. А кроме того, фигура. Даже сейчас он не мог думать о ней без содрогания, как и о своем сне: это было странное ощущение чьего-то присутствия, появившееся как раз в тот момент, когда рука Алекса коснулась иконы. На мгновение ему показалось, что это был тот парень, Коста. А потом опять — ничего, никого. Именно тогда он почувствовал первые признаки лихорадки и это состояние дурноты, которое может сгубить его, если он не будет осторожным или достаточно сильным. В его возрасте расстояние между жизнью и смертью небольшое. Либо отдайся темноте, либо борись с ней.

— Не так уж плохо. Думаю, легкая простуда. — Мальчик, должно быть, ожидал, что найдет его совсем больным — и не нашел, и это означало, что Фотис все правильно рассчитал. — Может, в полете подцепил. А может, просто впечатления от пасхальной недели.

— Ты выглядишь ужасно, тебе не следовало вставать.