Но кампания клеветы, инсинуаций и поношений продолжалась. «Таймс» прибегла к сравнению двух моряков – Марра и Уильямса. Марр – благоразумный, спокойный, старательный, предупредительный. Уильямс – ленивый, выпивоха, беспутный, задира. Приятный, с открытыми манерами молодой человек, которого с готовностью принимали в доме миссис Орр, как бы поздно он ни явился. Который нянчился с ее ребенком и подтрунивал над дочерью. Молодой человек, которого миссис Уильямсон трепала по щеке и приветствовала как друга. Он оказался монстром, скрывающим под благовидной внешностью и располагающими манерами ненасытную жажду крови. Изображенное на рисунке Лоуренса красивое, чувственное лицо явно осложняло задачу хулителей Уильямса. Лицо отнюдь не волевое, но никто бы не сказал, что оно носило отпечаток крайней порочности. Однако у Де Куинси есть этому объяснение:

«Дама, видевшая Уильямса во время следствия (вероятно, в помещении речной полиции Темзы), заверила меня, что у него были волосы необычно яркого цвета – сочно-желтые, где-то между лимоном и апельсином. Уильямс бывал в Индии, главным образом в Бенгалии и Мадрасе. Но также на Инде. Теперь хорошо известно, что в Пенджабе представители высшей касты часто красят своих лошадей – в красный, синий, зеленый, фиолетовый цвета. Мне пришло в голову: возможно, у Уильямса были причины, вынудившие его изменить наружность, и он, воспользовавшись опытом из жизни, перекрасил волосы, и их цвет стал неестественным. В остальном внешность Уильямса была заурядной, а черты лица, судя по купленной мною в Лондоне его восковой маске, самыми плебейскими. Но поражал оттенок кожи: при бешеном характере лицо было постоянно бескровным. “Можно вообразить, – говорил мой информатор, – что в его жилах течет не красная живая кровь, которая, когда человек взбешен, ему стыдно или он в горе, бросается в лицо, и на щеках вспыхивает румянец, но зеленая живица, исторгнутая откуда угодно, но только не из человеческого сердца”. Его глаза как будто застыли и остекленели, и весь их свет пролился на притаившуюся вдали одну из его жертв. Наружность Уильямса могла показаться отталкивающей, но, с другой стороны, есть противоположные показания многих очевидцев, как и молчаливое свидетельство фактов, что вкрадчивые, приторные манеры сглаживали впечатление от мертвенно-бледного лица, и это покоряло молодых, неопытных женщин, которые относились к нему с симпатией».

Молодые женщины были на редкость наивными и неопытными, если их привлекали такие отталкивающие черты, как мертвенно-бескровное лицо, остекленевший взгляд и волосы, напоминавшие выкрашенных лошадей индусов из высшей касты.

Не было свидетельств, которые подтверждали бы, что хоть одно из трех орудий убийства, выставленных напоказ на похоронной повозке Уильямса, принадлежало ему. Два из них – молот и одна из стамесок – были взяты из «Грушевого дерева», где он проживал. Но кроме него, там жили еще по крайней мере четыре моряка, а многие другие свободно заходили в паб. Рихтер, Катперсон и Хэррисон, все они знали, где Джон Питерсон хранил свои инструменты. Харт был завсегдатаем заведения. Мистер Вермилло колол молотом дрова, а его племянники играли с ним, подолгу развлекаясь, пока мать занималась стиркой. В семье Вермилло были своеобразные представления о том, что такое держать вещи в целости и сохранности, поэтому любой, кто проживал в «Грушевом дереве» или приходил туда, мог свободно воспользоваться инструментами Питерсона. Очень важно показание маленького сына миссис Райс Уильяма, который сказал, что молот пропал примерно месяц назад, то есть за неделю до убийства Марров. Мальчик мог, конечно, ошибаться, восприятие хода времени у детей не такое точное, как их память о материальных объектах. Но для детей миссис Райс молот был любимой игрушкой – ведь маловероятно, чтобы им покупали более подходящие, – и им его недоставало. Вряд ли Уильям был неточен в своих показаниях. А коли так, если Уильямс взял молот, где он его прятал? Ведь это не тот предмет, чтобы положить его под кровать или в матросский сундучок. И если он планировал убийство, зачем потребовалось красть молот? Уильямс, как все постояльцы гостиницы, знал, где находятся инструменты Питерсона. Мог бы взять молот, когда тот ему потребуется, и не устраивать себе трудностей, пытаясь заранее спрятать. Факт, что молот пропал за неделю до того, как им воспользовались, свидетельствует об одном: укравший его имел доступ к инструментам Питерсона или у него был приятель в «Грушевом дереве», но сам он в гостинице не проживал. Еще это говорит о том, что первоначально молот и стамеску могли взять для других целей, а не в качестве орудий преступления.

Теперь подходим к загадочному рассказу о позднем визите Уильямса к миссис Орр в субботу перед убийством Марров. Сколько ни пытайся объяснить этот случай, он с любой точки зрения кажется совершенно непонятным. Будь Уильямс виновен или невиновен – в нем нет смысла. Мы не можем сомневаться в правдивости рассказа миссис Орр. Проблема в том, как интерпретировать факты. Магистраты оценили их по тому, что лежало на поверхности. Миссис Орр услышала, как Уильямс пытается вломиться в дом. Когда его пригласили войти, у него не осталось иного выхода, как бросить компрометирующее орудие на улице под окном. Болтая с пожилой женщиной, он явно интересовался расположением дома, спрашивал о соседских участках. Видимо, строил планы либо ограбить саму миссис Орр и сбежать, либо воспользоваться ее территорией, чтобы забраться туда, где больше возможностей поживиться. Приход сторожа вызвал в нем взрыв сильного беспричинного гнева, и он попытался помешать миссис Орр его впустить. Но когда женщина все-таки открыла дверь, он выскользнул на улицу подобрать стамеску, но опоздал – сторож ее уже обнаружил. В своих показаниях миссис Орр придерживалась официальной точки зрения: стамеска – очередное подтверждение вины Уильямса. И за то, что принесла улику, она была подобающим образом вознаграждена.

Однако такая трактовка не имеет смысла. Зачем Уильямсу ломиться в дом миссис Орр? Он там был известен и нравился хозяйке. Стоило только постучать в дверь, и она бы его впустила. Так именно и произошло. Конечно, если бы он потрясал стамеской, она бы, наверное, не открыла даже милейшему, умеющему к себе расположить Уильямсу. Но разве спрятать такую вещь – непреодолимая проблема? Мог бы засунуть на пороге в рукав или за пазуху. А когда дверь за ним захлопнется и они останутся с жертвой наедине, отпадет необходимость прятать оружие. А если бы миссис Орр оказалась не одна? В этом случае было бы еще опаснее ломиться в дверь и пугать честную компанию. Разумнее просто постучать, притворившись, что явился с обычным визитом. В конце концов, если бы эта компания по числу людей или их силе оказалась опасной для его предприятия, можно просто извиниться и уйти.

Если Уильямс пришел в дом к миссис Орр как убийца, почему он все-таки не убил? Внутрь он проник и остался с жертвой наедине. Если бы под рукой не оказалось подходящего оружия или ему для верности и уверенности непременно требовалось то, какое он выбрал для данного дела, – проблема тоже решаемая. Попросил бы прощения и вышел, сказав, например, что решил сходить им обоим за пивом, подобрал бы стамеску и опять постучал в дверь. Но Уильямс не предложил сходить за пивом, а совершил нечто совершенно негалантное: стал настаивать, чтобы за пивом пошла предполагаемая жертва, и тем самым рисковал, что она обнаружит стамеску. Вряд ли он вознамерился ее отослать, чтобы обворовать. Миссис Орр не заявляла, что у нее что-то пропало.