Достопочтенный министр, наверное, назовет это следованием закону. Так отдадим им должное. Если есть хоть какое-то следование закону, правосудие, мораль и приличия в том гнусном спектакле, когда они, потакая худшим аппетитам толпы, непотребно выставили напоказ черни мертвеца. Они что, хотели научить людей молиться на труп? Неужели можно добавить безгрешности правосудию, потакая буйству толпы, бесчинствующей над бездыханным мертвецом? Откуда такая уверенность, что правосудию дозволено устраивать подобные зрелища?! Могут ли люди осуществлять месть по закону, таращась на шествие с увечным, разлагающимся трупом? Каковы же истинные причины организации зрелища с мертвецом, молотом и стамеской? Уж не жалкая ли это уловка прикрыть собственное позорное нерадение? Почему магистраты допустили, чтобы подозреваемый оставался один? Почему три дня за ним никто не наблюдал, хотя они знали, что в камере есть балка, проходящая поперек потолка, а заключенный носит шейный платок и подвязки? Спасибо, что не приказали выдавать арестанту на ночь бритвы и пистолеты. Что можно еще добавить по поводу их небрежности и безразличия к делу, если вспомнить, что на следующий день после того, как заключенный повесился, в его кармане нашли острый кусок металла. Нам сказали, что были уволены все ночные сторожа Шэдуэлла, так почему, объясните ради Бога, не выгнать и магистратов? Сам оратор знаком с полицейскими делами и по поводу недавнего тревожного роста преступности рекомендует трактат, написанный в 1750 году полицейским магистратом Генри Филдингом. Остается надеяться, что достопочтенный министр не посчитает изъяном автора, что он был поэтом и драматургом. Однако, подытоживая рассуждения о бдительности магистратов Шэдуэлла, приходится констатировать, что они не удосужились обыскать жилище Уильямса, пока почти через два месяца после убийств не обнаружились испачканные кровью штаны и складной нож с ручкой из слоновой кости. Он [заключил Шеридан] в последнее время много размышлял о полиции, а так как достойный министр, судя по его сегодняшнему выступлению, не выкроил для размышлений минутку, остается лишь пожелать, чтобы он это сделал как можно скорее – во всяком случае, до того, как снова с важным видом предложит палате заняться изучением состояния службы ночных сторожей».

Был образован комитет палаты общин, куда вошли и Райдер, и Шеридан. Но нашелся человек, который лучше всех знал, на что членам парламента целесообразнее потратить время. Некто У. направил письмо редактору «Икзэминэра» с предложением учредить в качестве ночной стражи Корпус достопочтенных членов парламента. Достопочтенного К. Йорка предлагалось переместить из Адмиралтейства в сторожку, поскольку, как выразился автор, «помню, когда я был еще мальчиком, он в своих речах перед избирателями говорил, что откуда бы ни грозила опасность, он с радостью пройдет сквозь кровь, чтобы защитить короля и страну». Что же до членов Городского совета, им «после многочасовых праздничных застолий пойдет на пользу освежающая длительная прогулка в качестве сторожей. Исполнение долга нейтрализует печальные последствия ужина». Уэст-Энд пусть патрулируют люди светские – в раннюю смену нагуливают аппетит для обеда. «Их присутствие в палате не обязательно, кроме как во время голосования. А тем, которые выступят первыми, нечего почивать на лаврах – как только начнет смеркаться, пусть, возгоревшись от выдержанного хереса и кларета, идут на вылазку разгонять своим светочем сынов хаоса и тьмы. Понятно, что премьер-министр не может быть одновременно более чем в пяти местах, но когда в следующий раз будет вносить законопроект, хорошо бы «добавил поправку, требующую инструктировать министра внутренних дел, чтобы тот представлял кое-что из своих обязанностей».

Через несколько недель комитет опубликовал доклад, нисколько не интересный потомкам, но соответствующий умонастроениям современников. Как и следовало ожидать, в нем содержались предложения об улучшении состояния службы приходских сторожей и усилении координации между магистратами. И только Хэрриот, который через пять лет умер после тяжких страданий, невыносимых, по выражению журнала «Джентльменз мэгэзин», даже для его стойкого ума, предпринял отважную, но безнадежную попытку убедить комитет мыслить шире. Для него идея службы ночных сторожей полностью дискредитировала себя. Он настаивал, чтобы районные власти имели в своем распоряжении полицейские силы в составе пятидесяти человек под началом главного констебля. Кроме того, предлагал вносить в список полицейского резерва примерно вдвое больше кандидатов. В речную полицию и на Боу-стрит зачислить дополнительно по двести человек. Сделать полицию легкоуправляемой и доступной в случае тревоги и подчинить энергичным магистратам, поскольку только смелые и решительные люди способны руководить полицейскими силами.

Никто к нему не прислушался. Хэрриот мог с тем же успехом устроить для всех желающих декламацию стихов Генри Джеймса Пая, Уильяма Гиффорда или Мозера. Законопроект в основном опирался на предложения комитета и вскоре поступил на рассмотрение в парламент. В это время вызванная преступлениями паника стала стихать. И вот 11 мая произошло новое убийство, утешив низшие классы тем, что не только они подвержены опасности. Джордж Беллингем, разъяренный пересылкой писем из одного департамента Уайтхолла в другой – хорошо еще, что уведомляют об этом, – принес в вестибюль палаты общин заряженный пистолет и застрелил премьер-министра. Возможно, Персиваль успел, умирая, вспомнить высказанную им три месяца назад сентенцию, что никакая, пусть даже самая превосходная, организация ночной стражи не предотвратит подобных преступлений.

Осталось только провалить закон. В июле палата обсуждала петицию столичных приходов, которые утверждали: закон совершенно не отвечает требованиям и будет им стоит дополнительные 74000 фунтов прямого налогообложения. Райдер больше не был министром внутренних дел, и законопроект остался без поддержки. Молодой Генри Бруэм, впоследствии знаменитый лорд-канцлер, устроил ему похороны. Законопроект, пусть и не грандиозный, сам по себе представлял опасность. Он был внесен под влиянием импульсов и настроений момента и давал вызывающую тревогу власть полицейским, над которыми стояли магистраты, представлявшие собой пестрое сборище банкротов, юристов-неудачников «и в особенности поэтов – да, именно поэтов, ведь не было ни одного прихода, чтобы обошлось без своего поэта». Приходские власти были «обеспечены поэтами даже лучше, чем министерство финансов». Больше об этом законопроекте никто не слышал, зато парламентские комитеты (в 1816, 1818 и 1822 годах) заслушивали вопрос об опасности, грозящей со стороны полицейской системы английским свободам. И когда в 1829 году тогдашний министр внутренних дел Роберт Пиль учредил столичную полицию, совет прихода Святого Георгия вновь разразился жалобами.

Кости Джона Уильямса уже восемнадцать лет лежали под мостовой на перекрестке Кэннон-стрит, и рассказы о нем окутались духом мифа и легенды. Со временем сгладился ужас тех дней, а Де Куинси еще не обессмертил Уильямса печатной строкой. Новое поколение приходских властей решило, что сторожа их вполне удовлетворяют. Чего они ждали от новых «бобби» Пиля, нам неизвестно, но в начале 1830 года приходское собрание заявило, что «полностью разочаровано в системе, поскольку она по своей природе слишком авторитарна и в результате ее необдуманных действий преступность в приходе только выросла. Чаще стали происходить ограбления, на улицах по ночам творится недопустимый разгул и беспорядки. У жителей не осталось веры, что сторожей нанимают исключительно на благо горожан. Полицейские во время дежурств напивались в пабах, где сидели с проститутками и другими подозрительными личностями». Совет прихода заключил, что «нынешняя система антиконституционна и способна поколебать основы английских свобод.