Она рассказывала: некий хиромант угадал, что у нее нет корней, она подобна быстрому ветру, овевающему земной шар. «Но, – заметил хиромант, – вы встретите человека, который будет как гора, и, соединившись с ним, вы материализуетесь. У вас есть линия, говорящая, что вы под астральной защитой».

Тогда, по ее словам, она поняла, что сможет жить: до этого все в ее жизни было слишком концептуальным, а она чувствовала себя исчезающей. И когда пришел Джон, заявивший: ол райт, я понимаю тебя, – она ощутила: «Он был определенно другая половина, мой зеркальный образ, даже странно, что в теле мужчины».

В осторожных и продуманных признаниях проступают притязания и состязательность Йоко.

Оба были в какой-то мере маргиналы и завоеватели: она – японка, приехавшая со своими целями в Новый Свет, он – англичанин, выходец из бедноты. Она была, к тому же, завоевательницей его. Тщеславие и любовь свились в один жесткий жгут.

* * *

Письма Йоко достигли цели. Леннон заинтересовался. Леннон о ней думал. Леннон влюбился. Вернувшись из Индии, куда ездили всей группой, он позвонил Йоко и пригласил ее к себе домой в Кенвуд. Синтия с Джулианом находились в отъезде.

«Она пришла, и я не знал, что делать, мы поднялись наверх в студию, я стал проигрывать ей все, что я сделал, включая комическую и электронную музыку. Она была здорово под впечатлением, а затем сказала: “А давай сделаем что-нибудь вместе”. Так мы сделали “Двух невинных” (Two Virgins). Была полночь, когда мы начали, и светало, когда закончили. После этого мы отдались друг другу. Это было прекрасно».

Все становилось добычей журналистов. Включая признание Джона: «Я то был подавлен их долбаным авангардом и интеллектуализмом, то мне это нравилось, то нет».

На вопрос: «Почему вы не можете один, без Йоко?» он отвечал: «Я могу, но не хочу. Нет такой причины на земле, почему бы я должен быть без нее. Нет ничего более важного, чем наши взаимоотношения. Ничего. Я не собираюсь жертвовать любовью, настоящей любовью, ни ради долбаной проститутки, ни ради друга, ни ради бизнеса, потому что, в конце концов, ты остаешься один ночью».

Это было, когда Джон уже остался без Пола Маккартни и остальных. Йоко заменила всех. В личных отношениях. В музыке. В мире. Они стали записывать альбомы вдвоем. Ее голос, который кто-то из газетчиков назвал «16-канальным», ее кино, ее ценности, ее акции – он все это полюбил. Он даже поменял свое среднее имя Уинстон на Оно.

Последний вопрос одного интервью: «Представляете ли вы картину “когда мне 64”»? Ответ Джона Леннона: «Нет, нет». Но с добавкой: «Я надеюсь, что мы будем прекрасной старой парой, живущей на берегу Ирландии или где-то еще, разглядывая книги шрамов от наших безумств».

Стать прекрасной старой парой им не удалось.

* * *

«В последние десять лет мы заметили: все, чего мы ни пожелаем, рано или поздно осуществляется… И однажды мы сказали друг другу, что будем желать и делать одно добро. И тогда на свет появился наш ребенок. Мы были сверхсчастливы и в то же время ощущали большую ответственность… Мы почувствовали, что время отложить все споры и все попытки осуществления наших проектов – Весна очищения была в наших умах. Мы сделали множество ошибок и еще продолжаем их делать. Прежде мы тратили много энергии, чтобы достичь чего-то, о чем думали, что нам это нужно, удивляясь, почему не получается, и лишь теперь понимаем, что одному из нас или обоим на самом деле это не нужно… Зато мы обнаружили, что если оба в унисон желаем чего-то, это случится быстрее… Мы начали желать и молиться. То, чего мы стремились достичь под знаком борьбы и победы, стало получаться через простое желание. Желание – более эффективная вещь, чем развевающиеся флаги. Это работает. И это подобно волшебству».

Письмо было названо «Письмом любви от Джона и Йоко людям, которые спрашивают нас, что, когда и почему…». Оно разослала его в виде рекламы, стоившей 18 тысяч долларов, в газеты Нью-Йорка, Лондона и Токио, вызвав недоумение одних и осуждение других. Наверное, эти деньги можно было потратить с большей пользой для «людей, которые спрашивают». Тем более, что Джон Леннон в глазах этих людей являлся «совестью поколения». Впрочем, и Йоко можно понять. «Звезды» не могут допустить людей в свою истинную жизнь, но и допустить, чтобы люди их забыли, они тоже не могут. Они должны сохранять свою привлекательность для публики. Йоко как мастер информационного перформанса знала, что делать.

Настал период, который было предложено именовать «Безмолвием любви».

Что скрывалось за красивыми словами, было известно немногим.

* * *

После эпизода с Мэй Джон Леннон вернулся в дом усталым, одиноким человеком.

Вдохновение покинуло его. Он был богат и мог иметь все, что пожелает. Но он жил в предельных и запредельных состояниях ментально, физически, сексуально, психологически и – перегорел. Чувства его обратились в пепел. Он, поэт и музыкант, не мог больше писать, не мог петь, не мог дарить счастье – потому что не мог больше испытывать счастье.

Когда родился маленький Шон, для публики было придумано, что Джон стал «кормящим отцом». Отчасти так и было. Джон сам следил за распорядком дня сынишки, за его сном и кормлением, и даже научился печь хлеб. Йоко вывозила семью в Японию. Кое-что Джону нравилось, он начинал чем-то активно заниматься: кататься на велосипеде, фотографировать. Однако львиную долю времени он проводил в постели, впав в прострацию.

Прострация обессиливала его. Когда ему становилось лучше, читал книги по истории, религии, пытался рисовать, художественные проекты роились в его голове. Он задумал писать книгу. Чарльз Сван тут же предложил название: «Путеводитель Джона Леннона в садах бисексуальности». «Использую, – отозвался Джон. – Это будет дневник: наблюдения, комментарии, юмор». Сперва писал каждый день, через несколько дней забросил, листочки исчезли куда-то, юмора недостало. Все начиналось сначала.

Днями и ночами он не выходил из спальни, не произнося иногда ни единого слова, только переключая каналы телевизора. Лучше, если это была реклама. Все остальное вызывало боль.

Боль – ключевое слово его жизни. Прежде он умел перевести ее в творчество. Теперь он был нем, и боль разрывала его.

В 1980-м, его последнем году, интервьюер спросит его: «В чем драма вашей жизни?» Джон ответит: «Драма – в самой жизни. Это просыпается каждый день и проходит через каждый день».

* * *

Острый внутренний кризис был, по всей вероятности, кризисом перерождения. Только так, через боль, можно было из модной суперзвезды шоу-бизнеса перевоплотиться в большого художника. Может быть, ему не хватило времени.

Приходя в себя, Джон трезво оценивал происходящее. «Было время в моей жизни, – говорил он, – когда мне нужно было все самое-самое. Все. Ничто не останавливало меня. Ни смерти друзей, ни советы людей, которых я любил, ни сигналы опасности, которые вспыхивали передо мной: чрезмерная выпивка, чрезмерное курение, арест (за марихуану – О. К. ), едва знакомые женщины, укладывавшие меня в постель, предательство и обман людей, которых я почти не знал. Все, что я знал: БОЛЬШЕ, БОЛЬШЕ, ЕЩЕ БОЛЬШЕ. И получал. Ради этого я готов был стараться любой ценой. Но какова цена? Я раздирал себя на куски и раздавал их кому угодно и где угодно. У примитивов есть поверье, что фотография содержит душу. Знаешь, как много фотографий я раздал? Миллионы пластинок с моим изображением проданы, они тоже – куски меня».