В заседании Городского комитета (партии н. с.) Филатьев рассказывал интересно о Туле – там все рабочие против большевиков. С оружейного завода им выдают только половину оружия, а другую оставляют себе. На собрании, где выступали меньшевики, потребовали, чтобы явились комиссары давать ответ, те отказались, их привезли силой и обыскали, причем нашли оружие, тогда на них бросились, и их еле удалось спасти. Когда же выступил бывший председатель губернской управы, типичный барин, объяснивший, что делало и хотело сделать земство, его встретили и проводили овациями.

У социалистов-революционеров опять открыт крупный провокатор – Сперанский. Когда арестовали Авксентьева и привезли в Петропавловскую (крепость), его не узнали Кишкин и Терещенко – он был бритый, тогда он выразил изумление, как могли его арестовать на конспиративной квартире, где были только свои. Через несколько дней, играя (в тюрьме) в карты с Бурцевым, Кишкиным и Белецким, Авксентьев поднял этот вопрос и обратился к Бурцеву за разъяснением, причем добавил, что, когда его привезли в Смольный, перед ним мелькнула фигура близкого друга, но он глазам не поверил; тогда Белецкий сказал ему: «Я вам все объясню – такой-то Сперанский в вашей партии провокатор, он был приставлен к вам старым правительством и теперь перешел к большевикам и следит за вами».

Улицы опять освещены с 7 до 10 часов вечера. Раз нам дали по полфунта хлеба – это для выборов в Советы. Большевики решили разогнать Совет, если он будет не большевицкий, и оставить старый. Мука уже 220 руб. белая за 1 пуд, а черная 160–180 р.; 1 фунт меда 9 руб., 1 фунт халвы – 12 руб. и т. д.

27 марта

Вчера С. имел свидание с господином Крыленко при следующих обстоятельствах. Ему позвонили из архивной комиссии днем, что приехали большевики и вызывают его.[231] Он поехал, решив дорогой, что руку Крыленко не подаст. Входят, сидят: Щербатов (директ[ор] Истор[ического] музея, где помещалась Арх[ивная] комиссия, находившаяся в С. ведении), Карякин, очевидно, Крыленко и секретарши.

Он делает общий поклон и садится. Щербатов привстает и протягивает руку через стол со словами: «Давно мы с вами не видались, С. П.», за ним Карякин, секретарши, тогда встает Крыленко и со словами: «Крыленко» протягивает руку. С.: «Мельгунов» и отводит руки за спину. Крыленко багровеет, лицо его перекашивается, рука медленно опускается. Садятся. С. спрашивает, в чем дело? Крыленко очень нахально и агрессивно заявляет, что им нужен архив, нужно помещение для его разработки и т. д. С. заявляет, что может их пустить только на общих основаниях, а комнату, на которую они зарятся, дать не может. Крыленко: «Мы возьмем». С.: «Это вы можете».

С. ознакомил его с постановкой дела. Крыленко заявил, что это очень плохо, у них будет лучше. С. говорил, что у большевиков все архивы погибли и в Петербурге, на который ссылался Крыленко (архив) департамента полиции растащен, тащили его при Временном правительстве, но совсем растащили с октября. В Москве тоже хотели перевезти какой-то архив из генерал-губернаторского дома, а его там весь (уже) расхитили. Крыленко все перебивает, но С. его обрывает: «Позвольте мне кончить». С. сообщил ему, что еще три провокатора открыты в их ЦК, тот спросил: «Кто?» – «Еще не установлено». Перед С. отходом Крыленко сбавил тон и спросил: «Так, вы дадите возможность здесь заниматься и нам?» – «Конечно, как всем». Крыленко: «Завтра в 12 ч. дам ответ». Сегодня звонят оттуда, что нагрянули красноармейцы во всеоружии и никого не выпускают. С. отправился туда. Там назначен комиссар, к которому С. и не преминул обратиться с речью о том, что как они не понимают всего неприличия, элементарной неморальности[232] своего поступка. Тот говорит: «Это не я, это Крыленко, но вы ведь не посмеете ему это повторить». С.: «Да тут и смелости не надо». И, повернувшись к Крыленко, повторил, что после вчерашнего разговора он не понимает этого элементарного отсутствия этики. Крыленко заявил, что и он ни при чем, что это Совет рабочих депутатов, что всегда комиссар вступает в должность с вооруженной силой. С. сказал ему, что больше всего боится, что все попадет в руки охранников. Тот (комиссар) принял это на свой счет и заявил: «Может быть, все было в руках охранников». – С.: «Ах, вы меня не поняли, я не про вас говорю». Тот все говорил: «Потрудитесь не говорить со мной таким тоном». Потом (он) уговаривал служащих остаться, обещая им повышение окладов и много хлеба: «Не думайте, что это взятка». С. же он сказал: «Если бы я знал, что Крыленко был вчера здесь, я бы позвонил вам, и все было бы по-другому». Никого не выпускали в течение часа. Крыленко явился со своей супругой (Розмирович).

30 марта

Сегодня ночью была слышна пальба – с вечера я слышала залпы пулеметов, а к утру загрохотали пушки – это большевики в разных частях города ликвидировали анархистов. На Поварской шел обстрел особняка Цейтлина – я видела его сегодня – есть бреши, разбиты кариатиды окна – вид отвратительный. Очень пострадал дом vis-à-vis,[233] кажется, Трубецких – выбиты все окна – очевидно, те (анархисты) отстреливались, пострадали и соседние дома, (тот), где Толстовский музей и др. Почему-то в Скаряжинском переулке разбиты все окна в доме, бывшем Миловидова, но из ружей.

На Малой Дмитровке – там брали Купеческий Клуб – было то же самое. С утра на Тверскую не пускали, очевидно, охранял Совет, а в Столешниковом переулке разбивали дом Леве, где тоже сидели анархисты. В Художественном кружке выбиты стекла. На Кузнецкой, за Москвой-рекой, где живут родители жены Дм. Щ., они «сидели с узелками», потому что против них анархисты, а у них пулемет Красной армии, но как только последние появились, анархисты утекли, и сражения не было. В 4 ч. утра, когда дворник пошел за хлебом, у Никитских Ворот везли пушки, и их стали отбивать, он убежал. Версии разные – по одной – большевики получили доказательство, что 80 % анархистов – монархисты, и решили их ликвидировать, по другой – этой ликвидации «безобразия» требовали немцы для приезда Мирбаха, по третьей – ее требовали союзники. Вчера после помещения заметки о том, что А. Ге – немецкий провокатор, он явился в редакцию («Народное Слово») и беседовал с А. Г. Лапицким. Он заявил, что он народник и привык уважать Мякотина, Пешехонова и Мельгунова, но что он не понимает, почему про него это поместили. Лапицкий ответил, что сообщение (получено) от одного из его уважаемых знакомых из-за границы и предложил написать опровержение, но тот отказался, попросив впредь, если его еще удостоят чести писать о нем, звонить ему в Hôtel National[234] (там и Ленин) и он будет говорить «да или нет», т. е. правда ли про него написана. «Немецким подданным я не состою». Странно, что он отказался от опровержения. Вчера – Крыленко опять посетил архив и, придя вниз, заявил, что хочет познакомиться со своими делами, на это Екатерина Дмитриевна Никитина спросила, имеет ли он пропуск. «Я всюду имею пропуск». – «Нет, у нас старые правила, и без пропуска вас не пустят». Наконец согласилась пустить его в сопровождении служащей. Пошли, там он спросил свое дело, его подвергли опять допросу: кто он, когда он был арестован и т. д. Он злился. А когда дали дело, он побагровел, ибо там прямо его любовная переписка с другими дамами, а жена его как раз назначена заведующей вместе с Биценко. Он ушел и не возвращался.