по моей вине. Слишком уж каверзными были вопросы. Иногда об одном и том же перефразированно спрашивали по нескольку раз и под конец я совсем запуталась. И, хотя и держалась из последних сил, все же не выдержала и разревелась.

Никогда не плакала в присутствии чужих людей. Даже когда в первом классе сломала руку, упав с велосипеда, стиснув зубы вытерпела все врачебные манипуляции с ней, не проронив ни одной слезинки. А тут — нервы неожиданно и не вовремя сдали.

В круг «не чужих» в нынешних обстоятельствах входили только мама, Аллочка и Дэн. И осознание того, что я нарушила столь важное для себя правило, отчего-то заставило меня расплакаться еще горше.

«Дед Мороз», как и большинство мужчин не переносящий женских слез, тут же сообщил, что материала для дачи заключения у него достаточно и ретировался. А моложавая блондинка-психолог подвинула ближе ко мне картонную упаковку с бумажными салфетками.

— Ничего, — произнесла она с участием, показавшимся искренним. — Тут многие плачут. Обстановка, видимо, располагает.

Да уж, можно и так сказать.

— Теперь точно напишете в заключении, что я ненормальная? — печально улыбнулась я, выдергивая салфетку и, махнув рукой на приличия, шумно в нее высморкалась.

Блондинка ободряюще улыбнулась:

— Не напишу. И Степан Федорович, думаю придерживается того же мнения. Случившееся с вами определенно вызвало посттравматическое стрессовое расстройство, однако оно не свидетельствует о необходимости назначения принудительных мер медицинского характера.

Я благодарно кивнула, поскольку это немного меня успокоило. Тот факт, что я не сошла с ума и мои кошмары и провалы в памяти просто следствие стресса — радовал.

А психолог продолжила:

— Вы мне лучше скажите, Ева, почему вы, как адвокат, не догадались добавить вопрос о наличии или отсутствии у вас состояния аффекта (прим. состояние психики, при котором человек не может осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий и руководить ими) в момент причинения повреждений потерпевшим?

— Потому что подобная формулировка вопроса являлась бы косвенным признанием вины, — отозвалась я, на мгновение перестав плакать. — А еще потому, что доказать аффект, аморальность и противоправность действий потерпевших в моем случае было бы проблематично.

— Зря вы так считаете. Эксперты ведь исходят в своем заключении не столько из прилагаемых следователем копий протоколов, сколько из показаний испытуемого. Сейчас ни я, ни психиатр не выйдем за пределы вопросов, указанных в постановлении, но ничего не мешает впоследствии назначить дополнительную экспертизу. И я почти не сомневаюсь в том, что она даст четкий ответ, что аффект в вашем случае присутствовал.

— Спасибо, — удивленно поблагодарила я, понимая, что только что мне, хоть и без спроса, дали неплохую подсказку и шанс получить более мягкое наказание, пусть и косвенно признав вину.

— Не за что. У вас есть еще десять минут, чтобы успокоиться, и я позову конвоиров. Меня уже ждет следующий испытуемый. Удачи вам, Ева.

После этого она вышла из кабинета, оставив меня одну, что было вообще-то неправильно и не очень профессионально с точки зрения процесса производства экспертизы, однако очень человечно, за что я была благодарна психологу даже больше чем за ценную информацию, которую она мне только что сообщила.

Предоставленного времени хватило для того, чтобы привести себя в порядок, выровнять дыхание и высушить салфетками мокрое и распухшее от слез лицо. Плакать мне больше не хотелось. Хотелось действовать.

Мысли в голове лихорадочно зашевелились, и я пожалела о том, что под рукой нет моей заветной тетрадки, чтобы записать всё, до чего я успела додуматься. Сознание стало ясным, как небо в погожий день. И трясясь на неудобном сиденье холодного этапного автозака я старалась не выпустить идеи из собственной головы.

— Как прошло? — участливо спросила Ирка, когда я вернулась в камеру с первого взгляда заметив моё непривычно приподнятое настроение.

— Неплохо, — отозвалась я и тут же улеглась на кровать, раскрыв тетрадку на странице с собственными заметками и схемами.

Теперь у меня был еще один вариант действий и собственное положение больше не казалось мне таким безвыходным, как раньше. Я даже поужинала с небывалым аппетитом и спала без успевших приесться кошмаров.

Однако с утра снова мучилась с тошнотой, вызванной одним только запахом завтрака, казавшимся теперь не просто неприятным, а буквально непереносимым. И вместо того, чтобы есть, я спрятала нос в рукаве спортивной куртки, но это не помогло и меня все равно стошнило, а сильная слабость, почему-то накатившая после этого заставила пластом пролежать на кровати почти до самого обеда.

Возможно, я лежала бы и дальше, если бы из-за двери не раздалось:

— Ясенева, на выход.

Ёшкин кодекс, вот только Прокопьева мне сейчас для полного счастья не хватало!

— Может, если меня стошнит на одну из его паршивых рубашек, он перестанет практически ежедневно ко мне наведываться? — проворчала я, заставив усмехнуться Ирку, вероятно, представившую себе эту развеселую картину.

С трудом поднялась с кровати и подошла к выходу из камеры. Вышла, встав лицом к стене, протянула руки и дождалась щелчка наручников. Вяло переставляя ноги, нехотя отправилась вслед за конвоиром, обдумывая в голове, какой колкостью могу поприветствовать Прокопьева. Но всё заранее заготовленное ехидство застряло у меня в горле и заставило замереть на пороге следственной комнаты.

Еще до того, как подняла голову, буквально кожей ощутила присутствие того, кого совершенно не ожидала увидеть. Почувствовала легкий аромат пряно-травянистого парфюма, вызывающего ассоциации с летним лесом. Дыхание участилось, а сердце забилось чаще обычного.

Лазарев. Он пришел тогда, когда во мне не осталось ни капли надежды на его появление. Когда я поняла, что после того, как сама отказалась от него, не решусь попросить его о помощи. Он, как всегда, будто почувствовал, что мне нужен.

Дэн, как ни в чем ни бывало, сидел на стуле для посетителей и в ожидании моего появления привычно читал Вестник Федеральной Адвокатской палаты. Как обычно, одетый в деловой костюм с иголочки, с идеально уложенной прической, с дорогими часами, блеснувшими на запястье, он казался как нельзя не соответствующим окружающей обстановке. И как нельзя не соответствующим лично мне.

— Ева, — кивнул он, заметив моё присутствие, скользнул по мне взглядом, показавшимся почти незаинтересованным, и вернулся к газете, дочитывая, видимо, недочитанное предложение.

На фоне его безупречности, мне вдруг стало стыдно за собственный костюм, принявший не самый лицеприятный вид за полтора месяца почти непрерывной носки, за отсутствие маникюра и макияжа. Осторожно села напротив, рассматривая адвоката. Мы так долго не виделись и всё, чего я удостоилась при встрече, это один короткий холодный взгляд? Однако, дочитав, Лазарев отложил газету и тоже внимательно всмотрелся в моё лицо.