Однако судьба распорядилась так, что остановила его как раз у порога столь блестящего будущего.

Теперь уже было слишком поздно для возобновления пути, и он это знал.

Луна скрылась, ночь стала еще более непроглядной, и во мраке страхи Бруно обострились, заставляя думать, что завывание ветра становится невыносимым.

Все его надежды сосредоточились на том, чтобы увидеть поутру летающих стервятников.

* * *

Самолет кружил и кружил.

Внизу, в свете едва зардевшейся зари, висела желтая пелена, наталкивавшая на мысль, что пустыня превратилась в кукурузную кашу, из которой, будто черная горошина, выступала вершина скалистого массива.

– Проклятье! Ни хрена не видать! Что будем делать?

– Ждать… Что еще остается?

Один широкий облет.

Другой.

Еще несколько.

Собравшиеся внизу люди, с трудом дотащившиеся до места посадки, с тоской наблюдали за маневрами, осознавая, что, если пилот не захочет рисковать, они будут окончательно приговорены к самой жуткой из смертей.

У кого еще оставались силы, безнадежно махали руками:

– Сюда! Сюда!

Солнце начало набирать высоту.

Ветер не утихал.

Ветер всегда был и до скончания веков останется королем пустыни. Он заставляет двигаться дюны, и те погребают большие города и самые плодородные оазисы. А бывает, и наоборот – расчистит древние руины, о существовании которых никто и не знал.

Короли бывают капризными, ничего не поделаешь.

Им достаточно поднять палец вверх или опустить его, чтобы обозначить, будет человек жить или нет.

Сколько людей, сколько животных погибли в пустыне из-за ветра?

Никто не может подсчитать этого.

Лучи солнца ударили в кабину самолета, но, вопреки обыкновению, на само солнце можно было смотреть, так как грязная пелена, образованная миллионами песчинок, скрывала его, словно за плотной тучей.

– Это становится невыносимым.

Штурман едва заметно кивнул:

– Да, ты прав…

– Этим людям, видать, приходится нелегко.

– Нам придется еще хуже, если видимость не улучшится.

– Какого черта мы влезли в это дело?!

– Деньги, – коротко ответил штурман.

– Я бы сейчас сам заплатил, только бы не находиться в воздухе.

– А они, думаю, чтобы не находиться там. Ну, что будем делать?

– Покружим пока.

Внизу ветер завыл с еще большей силой.

Затем, неожиданно, как будто бы устав повторять тысячу раз один и тот же мотив, стал стихать.

Песку без воодушевлявшей музыки ветра надоело танцевать, и он снова вернулся на землю.

Солнце опять засияло как золотая монета, и уже было невозможно смотреть на него.

На небе появились первые стервятники.

Пятнадцатью минутами позже тяжелый «Геркулес» приземлился на широкой каменистой равнине к северу от гор и, поднимая тучи пыли, подкатился прямо к месту, где поджидавшие его люди плакали, смеялись и обнимались. Было от чего – благодаря милости богов пустыни им удалось избежать верной смерти.

Не останавливая двигателей, пилот дождался, пока пассажиры поднимутся на борт, и тут же, скрестив пальцы и моля Бога, чтобы взвешенный в воздухе песок не забил воздушные фильтры, поднял самолет над землей. Вскоре тяжелая машина, поднявшись высоко, исчезла из виду, взяв курс на всегда беспокойную Анголу.

Тишина в очередной раз воцарилась над заброшенным уголком пустыни.

Когда рев двигателей затих, Бруно Серафиан опустил голову на колени и впервые за много лет за рыдал.

Он не испытывал ни малейшего сожаления в отношении тех, кого в душе считал предавшими его, однако и не желал провести остаток жизни с тяжким грузом на плечах из-за стольких смертей.

Когда наемники улетели, последствия его ошибок стали казаться более сносными.

Напряжение последних часов спало. Осушив слезы, Бруно закрыл глаза и позволил сну завладеть собой.

Проснувшись, он оставался один последующие три дня. Его обеспечили водой и едой, однако никто к нему не приходил, и иногда ему казалось, что самолет забрал с собой всех обитателей этих мест.

Удивительными были эти три дня, подвергнувшие испытанию твердость его духа. Повсюду витал трупный смрад, по ночам слышно было, как шакалы грызут кости, а днем над скалистым массивом повисала звенящая тишина.

Наконец, когда он меньше всего этого ожидал, стройная фигура туарега вырисовалась на фоне неба.

– Метулем, метулем! – поприветствовал он Механика. – Как чувствуешь себя?

– На грани умопомешательства. Где ты был?

– Спал.

– Что, целых три дня?

– Я тебе говорил, что мы, туареги, привычны как к тяжелым переходам, так и к длительному отдыху, все зависит от обстоятельств. Тебе что-нибудь нужно?

– Я нуждаюсь в компании. А где остальные заложники?

– В надежном месте, но, если я отведу тебя к ним, тебе придется бо́льшую часть времени провести связанным. – Он широким жестом показал на пустынный пейзаж. – А здесь я могу оставить тебя свободным. Не думаю, что тебе взбредет в голову бежать.

– Куда бы я мог бежать?

– Никуда, разумеется.

– А почему ты их не можешь освободить?

– Их слишком много, да и злятся они по поводу заточения. Не хочу рисковать.

– И каково их состояние?

– Хорошее, в пределах возможного, – откровенно ответил туарег. – Они воспряли духом, так как знают, что им уже ничто не грозит и освобождение – дело времени.

– Какого?

– Это уже зависит не от меня, – ответил Гасель. – Сами они не смогут преодолеть пустыню, так что не остается ничего другого, как надеяться, что за ними придут.

– Кто это может сделать?

– Пилот вертолета.

– Нене Дюпре? – спросил Бруно Серафиан и, получив в ответ кивок, добавил: – Не знаю почему, но у меня всегда возникало такое впечатление, что он перешел на твою сторону.

– Не думаю, что он на чьей-то стороне. Единственное, чего он хочет, – помочь.

Бруно пожал плечами:

– В конце концов, это уже не столь и важно. Важно, что он скоро прибудет.

Нене Дюпре появился двумя днями позже. Он долго кружил, выжидая, пока Гасель Сайях подаст ему знак, что все спокойно, и только после этого приземлился.

Когда туарег рассказал пилоту, что произошло за последние дни, Нене грустно покачал головой:

– Сожалею по поводу погибших. Особенно жаль мальчишку, который ни в чем не виноват. Но в основном меня радует, что все закончилось лучше, чем я ожидал.

– Лучше? – удивился Гасель. – А ты чего ожидал?

– Бойни, в которой могла бы погибнуть твоя семья.

Туарег покачал головой.

– Моя семья? Здесь? – В его голосе звучала ирония. – У вас, французов, есть удачная поговорка: «Дурачок о своем доме знает больше, чем умный о чужом». Пустыня, эти горы – наш дом. Аллах создал места, подобные этому, чтобы такие люди, как мы, всегда могли быть свободными. Никакое оружие, за исключением, может, атомного, не разрушит наш дом. Нас можно победить, но только за пределами пустыни.

– А вы, туареги, победили пустыню, так?

– Нет. Мы с ней не боремся, чтобы