канистра разбилась, большинство людей уже выпрыгнуло. Я что, должен был отменить высадку?

– Мог бы не отменять, но хоть бы предупредил, чтобы мы были более экономны с водой, – заметил один из наемников. – И мы бы не оставили на виду уцелевшую канистру.

– Мне и в голову не могло прийти, что эти вш… что эти туареги совершат сумасшедший налет.

– Тебе, похоже, никогда и нечего не приходит в голову. Боже милостивый! Не знаю, какого хрена мы ее тебе не оторвали!

– Я сожалею…

– Сожалеешь? – повторил наемник, раненный в ногу. – Люди погибли по твоей вине, несколько человек уже на грани обезвоживания… Если туареги нам не помогут, завтра к вечеру стервятникам будет чем попировать. И ты всего лишь говоришь, что сожалеешь! Да пошел ты в задницу!

Механик сел на камень, обхватил голову руками, поскреб грязными пальцами в волосах и наконец кивнул.

– Ладно, согласен, я отдаю себя в заложники.

– Не ты отдаешь себя! – поправил раненый. – Это мы передаем тебя в заложники. И могу поклясться, что у меня не ни слезинки не упадет, если тебе перережут глотку.

– И у меня тоже.

– И у меня…

– Все, хватит, – остановил возгласы Сэм Мюллер. – Никогда не думал, что придется так поступить с каким-никаким, а товарищем, но придется. Теперь я ругаю себя за то, что ввязался во все это. Погнался за деньгами… адреналин… Нам всем не повезло.

– Везет не всегда, – сказал кто-то.

– Я даже не помню, что это такое – везение, – подал голос Восьмой, до этого молчавший. – В последний раз мне повезло в карты: досталось тридцать фишек, а моему сопернику только четыре.

Южноафриканец строго посмотрел на него.

– Не время для шуток, парень, – сказал он. – Прикиньте, ничем другим мы не умеем заниматься, это наша работа. Но кому теперь захочется нанимать нас для чего-либо? Разве что вышибалами на дискотеке… – Он повернулся к Механику. – Ты готов?

– А что еще остается, – кисло ответил тот. – Чем быстрее все закончится, тем лучше.

– Тогда вперед! И не наделай в штаны, туарег мне поклялся, что с тобой ничего не случится.

– Ха! Ты ему веришь?

Сэм кивнул и почти по-дружески подтолкнул его к выходу.

– Если бы не верил, не согласился бы отдать тебя.

– Ну смотри, чтобы не пришлось раскаиваться.

Разрядив четыре автомата, южноафриканец заставил Механика накинуть их себе на плечо, еще четыре взял сам.

– Я раскаиваюсь только в одном, что подписался на это. Все, хватит, шагаем, время не терпит!

За пределами пещеры им показалось, что солнце стукнуло по голове сильнее, чем мул копытом, и оба подумали, что с подобным грузом им не удастся пройти и метра. Темные каменные плиты, ориентированные на юг, начали нагреваться почти сразу после восхода, и сейчас, когда дело двигалось к полудню, на них можно было жарить яйца. Крупные капли пота, выступавшие на лбу, мгновенно испарялись. Сэм Мюллер и Бруно Серафиан в поисках хоть какой-нибудь тени старались прижиматься к скалам, но к полудню в Сахаре даже в тени температура зашкаливает.

– Этого никто не выдержит… – спустя пятнадцать минут пробормотал Бруно. – Я сейчас потеряю сознание.

– Если ты потеряешь сознание, считай, что ты умер, – последовал безжалостный ответ. – Иди давай!

– Не могу! – чуть не плача, ответил его спутник. – Подошва ботинок нагрелась, иду как по раскаленным углям.

– Глядите-ка, Бруно Серафиан сопли распустил! Я с тобой не намерен возиться и могу поклясться, что никто не придет тебе на помощь. Так что сам, сам…

Следующие пятьсот метров были труднее, чем восхождение на Эверест.

Им не хватало воздуха, легкие грозили вот-вот разорваться.

Оружие они растеряли по дороге.

Но все-таки шли.

Механика качало как пьяного, он с трудом удерживал равновесие. Сэм Мюллер не выдержал и спросил:

– Что с тобой?

– Это пройдет… – еле разлепил губы Механик.

– Что?

– Пройдет…

Это было последнее, что он помнил.

Очнувшись, Механик почувствовал, как чья-то рука пытается заставить его выпить хоть глоток воды.

Он чуть не захлебнулся, когда сделал этот глоток.

Затем он снова потерял сознание, а когда спустя несколько часов пришел в себя, то увидел перед собой человека, с которым должен был расправиться. Туарег сидел у стены пещеры и смотрел на него.

– Что произошло? – спросил Механик.

– Ты был на грани смерти.

– Ты меня спас?

– Если имохаг позволит кому-то умереть от жажды, перед ним навсегда закроются врата рая.

– Даже если речь идет о враге?

– Закон гостеприимства не делает различий между друзьями и врагами.

– Но ведь я не просил твоего гостеприимства.

– В твоем состоянии тебе не нужно просить его. Обычай велит мне помочь тебе даже против моей воли.

– Вы очень странные люди.

– В пустыне – нет. В пустыне только тот странен, кто пренебрегает обычаями.

– В таком случае кем я должен себя считать: пленником или гостем?

– В данный момент – гостем, – ответил Гасель Сайях. – Потом, когда ты поправишься, ты станешь пленником, но ты не беспокойся, у меня нет намерений причинить тебе вред.

– Но ведь я прибыл с намерением убить тебя.

– Да, я знаю.

– И что, зная это, ты отпустишь меня на свободу?

– Это решено, а мы, туареги, всегда выполняем то, что обещаем. – Гасель сделал короткую паузу и добавил: – Но только один раз.

– Мне и одного раза достаточно. Если ты отпустишь меня и моих людей, я никогда не потревожу тебя снова.

– Твои люди будут спасены, если самолет прибудет вовремя. Но если разыграется арматтан, самолет не сможет приземлиться, и тогда они будут приговорены, так как я не смогу обеспечить их водой. – Гасель снова сделал паузу и слегка наклонился, чтобы получше рассмотреть своего гостя-пленника. – Ты действительно думал, что мог расправиться с нами?

– Я плохо рассчитал свои силы…

– Каждый, кто пытается победить пустыню, плохо рассчитывает свои силы, – строго произнес туарег. – С тех пор как мир начал существовать и с тех пор как фараоны мечтали завоевать пустыню, сотни армий исчезли в ее песках. Только тот, кто нижайше согласится с ее неоспоримым превосходством, имеет мизерную возможность выжить.

– Туареги, например?

Гасель кивнул:

– Да, туареги. Мы слишком гордый народ, чтобы склонять перед кем-то голову, однако готовы смиренно склонить голову перед природой, так как знаем, что Аллах создал мир на миллионы лет раньше, чем человека. А человек – всего лишь путешественник, который пришел в этот мир ненадолго.

Бруно Серафиан не ответил. Ему вспомнились юность, колония, где он провел свои лучшие годы. Его там лупили наполненным песком носком, чтобы на теле не было заметно следов взбучки. Сейчас он испытывал нечто похожее – боль, обиду… Раскаяние? Может быть, и