— Я вас понял.

— С противостоянием другим опасностям-заменителям уже сложнее. — Элиза нахмурилась. — За последние годы все перепробовали: глобальное потепление, дефицит продуктов, контроль над пресной водой, — однако ни одна из этих угроз не сумела устрашить и мобилизовать народ. Могли бы сработать программы по здравоохранению, образованию, кампании по строительству муниципального жилья, транспорту — широкомасштабные, всеохватные, — чтобы все население увлеченно следило за успехами, чтобы деньги текли в это русло рекой. Только вряд ли правительство займется подобным проектом. Даже малюсенькая война — дело затратное. И хотя здравоохранительные программы с программами социального страхования съедают огромные суммы, с расходами на подготовку и содержание армии их не сравнить. Они не столь разорительны, как война, и никогда ее не заменят.

Торвальдсен рассмеялся.

— Вы сами-то понимаете, какая это бессмыслица?

— Отлично понимаю. Но переход к миру — процесс сложный. Оставим пока вопрос управления, вспомним о коллективной агрессии. Ее ведь нужно куда-то направить.

— Как делали римляне? Гладиаторские игры и жертвоприношения в Колизее?

— Да, умный был народ, — сказала Ларок. — Все то, о чем я сейчас рассказываю, они применяли на практике. Общество находится в состоянии мира, нужно избежать раскола внутри страны — как быть? Вместо войны они предложили людям игры. В результате Римская империя процветала не одно столетие.

Датчанина ее рассказ явно заинтриговал.

— Да, герр Торвальдсен, — продолжала она, — даже античные монархи понимали, что в состоянии мира подданные не потерпят того, на что охотно согласятся, если на пороге маячит война. Это отчасти верно и в отношении современных демократических государств. Возьмем снова, к примеру, Америку. В пятидесятых годах из страха перед коммунизмом страна позволила властям пренебречь Первой поправкой к Конституции. До свободы ли слова, когда из-за океана якобы грозит ракетами Советский Союз? И после событий одиннадцатого сентября две тысячи первого года американцы пропустили такие законы, против которых в любое другое время возмутились бы! Потому что Патриотический акт серьезно ущемил гражданские свободы, разрешил вторгаться в личное пространство, контролировать жизнь людей. Прежде американцы сочли бы это оскорблением, а теперь безропотно снесли насилие над собой в обмен на безопасность…

— Или, по крайней мере, ощущение безопасности.

Элиза улыбнулась.

— Именно. Правдоподобная внешняя угроза позволяет правителю расширять свои полномочия. До тех пор, пока общество верит в ее реальность. — Она выдержала паузу. — И на этом можно грандиозно заработать.

— Плохо, что надпись ни о чем нам не говорит. — Малоун указал на загадочное послание в конце книги. — Хенрику наша неосведомленность не понравится.

Доктор Мюра сосредоточенно рассматривал непонятные строки.

— Есть у меня одна мысль… Идемте в Лувр. Проверю кое-что.

Судя по всему, Элиза серьезно поработала над своим проектом. Внимательно выслушав ее объяснения, Торвальдсен решил перевести разговор на Эшби.

— Вы не спросили меня о проблемах с утечкой информации, — дружелюбно заметил он.

— Я думала, вы сами заведете разговор, когда будете готовы.

Медленно потягивая вино, Торвальдсен собрался с мыслями.

— Эшби должен около тридцати миллионов. Большая их часть — ничем не обеспеченные личные займы под весьма высокие проценты.

— На мой взгляд, лорд Эшби честен и предан делу, — возразила Ларок. — Он выполнил все мои поручения.

— Лорд Эшби — вор. Как вам хорошо известно, несколько лет назад он водил тесную дружбу с коллекционерами краденых предметов искусства. Многие его приятели в конце концов очутились на скамье подсудимых…

— Причастность лорда Эшби не доказана.

— Это его не оправдывает. Он из той же компании, я точно знаю, — сказал датчанин. — И вы знаете. Поэтому он — член вашего клуба.

— И отлично справляется с обязанностями. Например, сейчас он в Париже, разыскивает важное свидетельство — главный ключ к разгадке. За это, герр Торвальдсен, я могу простить очень-очень многое.

Малоун и профессор Мюра спустились на эскалаторах в недра стеклянной пирамиды — в гудящий, точно улей, вестибюль, где в ожидании экскурсии толпились туристы. Интересно, куда ведет его ученый? К счастью, тот обогнул длинные очереди у кассы и направился в двухэтажный книжный магазин.

Тысячи красочных томов были рассортированы по эпохам и странам. Мюра сразу повернул к обширной французской секции, а точнее, к столам со стопками книг по наполеоновскому периоду.

— Отличный магазин, я часто тут бываю. Здесь много малоизвестных учебников, которые днем с огнем не найти.

Как библиофил библиофила Малоун прекрасно его понимал.

Мюра быстро просматривал заглавия.

— Я могу помочь?

— Мне нужна книга об острове Святой Елены, она на французском, — ответил ученый, скользя глазами по россыпи томов. — Несколько недель назад я чуть ее не купил, но… — Нагнувшись, он вытянул из стопки книгу в твердом переплете. — Вот! К сожалению, очень дорогая. Поэтому я предпочел восхищаться ею издалека.

Малоун улыбнулся. Мюра ему нравился, нравилась его простота.

Отыскав в книге нужную страницу, ученый попросил Коттона открыть загадочную надпись.

— Так я и думал! — Профессор ткнул пальцем в роскошный том. — Это фотография записей Наполеона, сделанных им в ссылке. Как известно, со временем почерк у императора испортился до невозможности, и многие его черновики переписывал камердинер Сен-Дени. Видите? Образцы почти идентичны.

Малоун перевел взгляд с одной книги на другую. И правда, похоже. Та же округленная «М»… Выпуклая «Е»… Изогнутая «F»… Странная «А», похожая на наклонную «D»…

— Значит, послание в книге о Меровингах оставил Сен-Дени?

— Нет.

Коттон озадаченно смотрел на ученого.

Тот развернул к нему снимок.

— Прочитайте подпись к фотографии.

Ну, конечно!

— Это почерк Наполеона?

Мюра, кивнув, указал на том из Дома Инвалидов.

— Текст император написал сам, потому специально и оговорил в завещании, что оставляет книгу Сен-Дени. В общем, запись имеет большое значение.

Малоун вспомнил рассказ датчанина о разговоре Эшби и Кэролайн Додд — о том, как любовница удивилась, отыскав письмо, написанное рукой императора, — и вкратце изложил это ученому.

— Я думал о том же, — отозвался профессор, скользя взглядом по странным буквам и пометкам Наполеона Бонапарта. — Хенрик мне говорил… Ужасно любопытно…