Своя заслуга в таком успешном предприятии, несомненно, должна принадлежать тем фармацевтам Санкт-Петербурга, кто выполнял заключительную отбраковку товара перед его отгрузкой за границу, а также договаривался о поставке партий ревеня в крупнейшие европейские коммерческие города и их сбыт там. До восстановления государственной торговой монополии в России господство на ввоз ревеня в Западную Европу явно принадлежало Англии, и нисколько не удивительно, что английской фирме Шифнера и Вольфа, давно уже занимавшихся торговлей в Санкт-Петербурге, в 1735 году предоставили концессию на перевозку казенного ревеня по 18 гульденов за фунт. Эта парочка занималась куплей-продажей российского ревеня по крайней мере с 1732 года, и за год до поручения ими нынешнего задания русский посол в Англии князь Антиох Дмитриевич Кантемир получил указание предложить английским купцам покупку ревеня по цене не меньше 100 или 150 рублей за пуд. Эти агенты действовали через своих корреспондентов в ведущих европейских городах, прежде всего в Амстердаме и Лондоне. Самым важным из этих корреспондентов того времени можно назвать Эндрю (Андрея) Пельса в Голландии, который в 1740-х и 1750-х годах считался ведущим подрядчиком по продаже российского ревеня на Европейском континенте, а заодно еще служил самым надежным источником информации Коммерц-коллегии о состоянии рынка. Упомянем еще и корреспондента Самуэля Голдена в Лондоне.

Однако к началу 1740-х годов в системе начали проявляться сбои, и с ними закончились благополучные годы. В 1741 году амстердамские купцы через А. Пельса заказали 700 пудов ревеня, чтобы удовлетворить накопившийся на него спрос, возникший из-за Русско-шведской войны. Всего отгружено было только лишь 488 пудов и 17 фунтов, и даже их за пять лет полностью не продали. В Санкт-Петербурге и Сибири начали затовариваться склады, и ревеня скопилось почти на 1,5 миллиона рублей из расчета на то, что его удалось бы сбыть в Западной Европе по выгодной цене. А если взглянуть с еще одной стороны, то тех запасов могло по-хорошему хватить на 10–15 лет торгов.

Из Коммерц-коллегии в Сенат периодически направлялись уведомления о порче и гниении ревеня. И весь некондиционный товар тайно сжигался «в укромном месте и под надлежащим присмотром». Но такая благоразумная секретность никакого положительного воздействия на состояние сбыта ревеня не оказывала. В 1742–1744 годах А. Пельс не смог, по-видимому, совсем ничего продать, в 1745 году он продал всего лишь 100 пудов ревеня, а в следующем году — 150 пудов; в 1746 и 1747 годах Вольф договорился о поставке в Англию 100 пудов ревеня. Небольшие партии ревеня к тому же передали в распоряжение Медицинской канцелярии для его использования в России. Некоторое его количество отправили в страны Восточной Европы. Однако к середине 1748 года из Коммерц-коллегии докладывали о нахождении на складах Санкт-Петербурга 2113 пудов ревеня, и в Сибири -4229 пудов. То есть в целом накопилось 6342 пуда ревеня. Причем срок действия второго контракта с Муратом завершался еще через шесть лет, и в соответствии с ним ожидалась поставка 3 тысяч пудов товара.

Официальные российские лица связывали такой тяжкий поворот судьбы с одной-единственной причиной: появлением новых и ушлых европейских поставщиков ревеня. Французы, англичане, голландцы, шведы и датчане одновременно завозили крупные или мелкие партии ревеня с Востока, главным образом из Кантона, а также из Джунгарии через Смирну и Алеппо, причем продавали его по ценам всегда значительно ниже тех, что называли русские купцы. По сравнению с огромными запасами ревеня на российских складах отдельные его партии, завозившиеся на торговых судах западных купцов, выглядят совсем некрупными. В Коммерц-коллегию пришло сообщение о том, что 2 сентября 1744 года в Копенгаген поступило 60 пудов ревеня, предназначенного на продажу с аукциона 21-го числа, и теперь оставалось только ждать «сбоя» в торговле российским товаром. На следующий год голландскими и датскими судами в Европу доставили 234 пуда ревеня; в 1748 году председатель Коммерц-коллегии князь Борис Григорьевич Юсупов сообщил в Сенат, что в одной амстердамской газете отмечено прибытие из Кантона голландского судна с 58 пудами ревеня на борту. Понижение цены корня ревеня, принадлежащего конкуренту русских купцов, происходит оттого, что его приобрели в Кантоне по ставке значительно ниже заплаченной русскими закупщиками на границе. (10 лет тому назад Л. Ланг докладывал о том, что в Пекине ревень торгуется по 7 рублей 60 копеек за пуд, а на русской государственной границе за него требуют 10–20 рублей.) Учтите к тому же несравненно менее обременительные издержки на морской транспорт и, безусловно, намного ускоренный товарооборот на европейских рынках.

Но тут еще всплывает нечто большее — злоупотребления служебным положением или правонарушения со стороны чиновников, занимавшихся оборотом ревеня в России, а также как минимум нетерпимо бестолковая система экспедирования поставки товара и его сбыта. Нам уже стало известно, что Симон Свиньин, как и многочисленные разделившие его судьбу искатели приключений в Сибири, попался в сети русского правосудия за то, что не смог полностью отчитаться за использование по назначению переданных в его распоряжение денежных средств. В 1745 году его взяли под стражу, и на протяжении следующих нескольких лет шло всестороннее изучение его отчетов. Окончательный вердикт заключался в том, что он использовал государственные фонды не по назначению и отправил в Санкт-Петербург неприлично мелкую партию ревеня, приобретенного по неразумно высокой цене. Его обвинили в том, что он вступил в преступный сговор со своими агентами и помощниками (приказчиками), «которых он подбирал из числа собственных родственников». Не будем даже предполагать, какие последствия для состоятельности торговли ревенем в России имели злоупотребления С. Свиньина. Вполне достаточно только вспомнить, что возможностей для личного обогащения за счет государства нам просто не счесть, а в свете соревнования с европейскими конкурентами любое не оправданное делом увеличение затрат, тянущее за собой повышение стоимости ревеня, совершенно откровенно лишает русских купцов всех торговых преимуществ. В отсутствие, однако, достоверных сведений более простое объяснение провала русских торговцев ревенем можно связать с бестолковостью бюрократического руководства. Такое объяснение выглядит наиболее правдоподобным.

К технической работе по отбору ценного товара и отбраковке негодного, похоже, претензий не предъявлялось. До восшествия на русский престол Екатерины Великой в Кяхте отбраковкой товара занимались только три человека — Петр Розинг, некто Рунг и Андрей Брант. И все они каждый по-своему прекрасно справлялись со своими обязанностями. В Санкт-Петербурге на противоположной стороне пути товара к покупателю помощник аптекаря (гезель) Фридрих Адольф Мейнгарт пользовался заслуженной репутацией на протяжении как минимум 20 лет. Назначенный в 1746 году в Коммерц-коллегию руководством Медицинской канцелярии, он проявил себя настолько толковым чиновником, что на следующий год в Коллегии приняли решение принять его в свой постоянный штат, и Ф.А. Мейнгарта назначили на должность с весьма приличным окладом денежного содержания 300 рублей в год.

На более высоком политическом уровне, однако, вполне справедливо вести речь о некоторой некомпетентности должностных лиц. На протяжении 1740-х годов за торговлю ревенем отвечал вице-президент Коммерц-коллегии (позже ее президент) Яков Евреинов, и ему приписывается по крайней мере одна серьезная ошибка. Возникновение громадного затоваривания складов без каких-либо разумных гарантий сбыта ревеня считается крупным просчетом одновременно по причине утраты продуктом товарных свойств после нескольких лет хранения и из-за высокой стоимости аренды складских помещений. Такая точка зрения, одобренная в Коммерц-коллегии и Сенате, будто контракт на крупные партии ревеня следует заключать с единственным поставщиком бухаритином ради обеспечения необходимого объема чистого и сухого товара, в итоге оказалась неверной. Чиновники Российского государства в те годы явно осознавали и предпочитали существовавшие условия ограниченной монополии, но участие в торгах на открытом рынке в Маймачене могло оказаться более выгодным делом, даже если большую цену пришлось бы платить за меньшие партии товара, тщательно отобранного до покупки браковщиками, нанятыми в Кяхте. На карьере Я. Евреинова появляется большое пятно из-за этого дела, связанного с ревенем, хотя свидетельств того, что его подвергли критике или дисциплинарному наказанию, нам не встретилось.