теперь с женщинами этой семьи повоюйте, очень мужское дело, как раз вам по размеру",А Медведев обнаружил у Юлии Навальной... - Natalia Gevorkyan | Facebook,https://www.facebook.com/natalia.gevorkyan/posts/pfbid0cKL3UubFAwwZWteCFVXaihwckAr4W3eCvacZ5UjwKJ7JkBwcJuXzWUqmey95FMCtl,2024-02-24 02:35:35 -0500

"Sergei Medvedev - БОРЩ, СВАРЕННЫЙ ЗА ДЕНЬ ДО ВОЙНЫ В пять утра... | Facebook","БОРЩ, СВАРЕННЫЙ ЗА ДЕНЬ ДО ВОЙНЫ В пять утра нас разбудил резкий и долгий звонок в дверь. Мой отец открыл дверь, я стояла за его спиной, сонная и босая. На лестничной площадке я услышала крик соседа: - Одевайтесь! Быстро одевайтесь! Соберите все необходимое и выходите из дома! - Что случилось? - спросил мой папа. - Война!!! Путин на нас напал! Двадцать четвертое февраля. Пять утра. С этой минуты все будет иначе… Последние пять лет я живу в Тель-Авиве, мои родители живут в Киеве. Пять лет я не была в городе своего детства и вот я прилетела, чтобы увидеть и обнять их, чтобы погулять по городу, по любимым улицам, поесть мамин борщ и поиграть с папой в большой теннис. Двадцатого февраля я должна была вернуться в Тель-Авив. Билет был куплен. Но в последнюю минуту я решила не лететь, побыть еще неделю. С ними. Ведь непонятно, когда увидимся в следующий раз?... Война. Война? Настоящая война??? Не может быть. Да, нам говорили, нас предупреждали, повторяли, что это может случится, но разве мы могли представить, что это будет с нами? Мы с родителями могли улететь двадцать первого, двадцать второго, двадцать третьего февраля и тогда бы это все прошло мимо нас. Тогда бы не было этого текста на бумаге. Не было бы этих картинок в моей памяти, ужасных картин… Я могла улететь двадцатого и тогда мои родители остались бы сами наедине с войной… Но мы остались. Как в свое время остались евреи, которые были уничтожены в годы второй мировой войны. Евреи, которых я долго не могла понять. Парни! Вам же говорили! Вас предупреждали, что надо уходить! Чего вы сидели? Чего ждали… И вот теперь я как они. Меня предупреждали, а я не верила. Не верила как и миллионы похожих на меня. Убегать? Улетать? А как же дом? Мебель в доме и дорогая техника? Новые обои на стенах, которые еще не до конца высохли. Детские альбомы мои и моей старшей сестры. Бабушкины чайные сервизы, из которых она не разрешала пить чай: “Только на праздники”. А как же любимые друзья? А что делать без любимых продуктов и кафешек? Что делать без Андреевского спуска и филармонии? Человек примагничивается к вещам, к людям и отодрать его от всего этого не так уж и просто. Евреи Европы тогда не убежали, а мы не убежали сегодня. У нас было тридцать минут, чтобы собрать свои вещи. Под домом нас уже ждала машина, чтобы увезти нас в частный дом с подвалом, который станет нашим убежищем на восемь дней. В подвале нас было десять человек - трое детей и семеро взрослых; четыре собаки и один кот. Когда мы все собрались под одной крышей, кажется, на мгновение мы забыли - почему мы здесь. Мы были рады видеть друг друга, пить вино и разговаривать. А потом прозвучала сирена, вторая, третья и взрывы. Война. Теперь это не просто слова. Ныне война - наша жизнь. Укрываться в подвале, прислушиваться к сиренам, бояться смерти, сомневаться идти ли в душ, туалет, на кухню, в сад… И вместо этого сутками напролет сидеть в подвале, вздрагивать от сирен, плакать от взрывов и как маленькая прижиматься к папе. Спустя восемь дней я с родителями впервые вышли из укрытия, сели в машину и поехали в родительскую квартиру. Двадцать четвертого февраля, когда мы покинули их квартиру, мы взяли по одной кофте, по одной паре трусов, носков, зубные щетки. Мы же думали, что подвал - это на день, ну, максимум на два! Надо было вернуться в квартиру, взять одежду, документы и вещи, дорогие сердцу. Например, черно-белую фотографию моей любимой прабабушки Гитл… В голове крутились мысли: ""А что, если я вижу родительский дом - свое детство - в последний раз... А что, если его разрушит ракета… А что, если пока нас не будет, придут мародеры и вынесут мамино пианино и папину швейную машинку…"". Потом мы ехали по городу... По моему Киеву... Мой город изуродован! За восемь дней его изуродовали. Люди в городе изуродованы. Их лица изуродованы. Их мысли изуродованы. Их надежда изуродована. Их мечты изуродованы! Мне было страшно в квартире! В квартире, в которой я росла и всегда чувствовала себя безопасно! А что, если сейчас обстрел... Нашего дома… Нашей квартиры… Родителей… Меня. У нас был час, чтобы собрать вещи. Самое необходимое в два чемодана! Маме шестьдесят три года, папе шестьдесят семь. Два, блядь, чемодана - засунуть свою долгую жизнь в два чемодана! Двадцать третьего февраля мама сварила борщ. Я вернулась поздно ночью, она сказала мне: - Ташенька, поешь борщ. Я только недавно его приготовила. Я обожаю мамин борщ, но была уставшей: - Мамуля, завтра... Хочу спать. А завтра случилась война... И вот, спустя восемь дней, я стою в их квартире, на кухне, выкидываю из холодильника все продукты - они уже завонялись и вижу большую кастрюлю, в которой борщ, его мама сварила. За день до войны. За двенадцать лет работы журналиста я  взяла сотни интервью. Один из вопросов, который я задавала всем героям был: ""Когда вы впервые почувствовали настоящий страх? Каким он был – сравните его с каким-то физиологическим чувством"". Это был тот вопрос, ответа на которого у меня не было. За всю свою жизнь я не встречалась с животным страхом. И вот этот день настал... Страх этот не за себя. Страх этот за своих родителей. А еще... Страх. Что выбор, который я сделаю, он будет неправильным. Ехать на правый берег или на левый берег. Заходить в бомбоубежище у дома или быть в подвале в другом конце города. Ехать на машине или поездом. Ты не знаешь - что правильно, а что нет. Понимала - мне надо их увозить. Поскорее! Хватать их и прятать там, где не звучат сирены, где по улицам не ездят танки, а в детей не летят снаряды, где из домов мирных жителей не делают решето. Смотрела на небо в надежде, что увижу там птиц и чистое небо, а не… военные самолеты. Что делать? Увозить на машине, которая может спасти