Звук обрезало: оказавшийся вне светового круга Матвей вдвинулся внутрь, и «ширма» тут же покладисто активировалась, причем в режиме двусторонней звукоизоляции. Теперь снаружи виделся на месте их столика зеркальный цилиндр.

Чингисханочка, почти в точности повторив давешний пируэт, сунулась к валяющемуся на полу рюкзаку. Молчанов проследил за менеджером, как тот, по инерции дошевелив беззвучно губами, отправился, пошатываясь, восвояси. Затем хакеропоэт зыркнул на разлитое по столу горпигорское пойло (лазурная лужица дымилась с этаким отчетливым неприятным потрескиванием) и сказал неодобрительно:

– Терпеть не могу твои экспромты. Пока допрешь, чего ты там еще выдумала…

– Ничего, тебе полезно лишний разок процессор прогреть, – Лена распрямилась и вывалила, отдуваясь, на столешницу микросупербрейн с полуохапкой всяких к нему приставок. – Это тебе не вновь-бровь-любовь-свекровь, тут думать надо…

Она еще что-то бормотала про стишки и про думать, а над супером уже выспел-налился диковинный фрукт видеопространства голографического дисплея, и приставки затлевали холодными угольками дистанц-портов, пострекатывали-попискивали встревоженными горностаями…

Наконец Лена перевела дух, сказала:

– Ну, вроде как слежки за нами нет.

– Именно что «вроде как», – фыркнул Матвей. – А хоть бы и впрямь… Все равно нечего было привлекать общее внимание. Если уж тебе интима захотелось, могли бы просто заказать, по-обычному. А вся эта клоунада со стриптизом…

– Сам ты клоун! Вот если бы мы «просто заказали» – это бы сильней внимание… А так наше поведение было ЕСТЕСТВЕННЫМ. И занавесились мы не по собственному желанию, и теперь можем спокойно, без оглядки всё слушать – и черви сыты, и файлы целы. И, между прочим, две силовые защиты лучше, чем одна. Забыл, с кем дело имеем?

Вообще-то Молчанов мог бы поспорить, какое поведение впрямь естественно, а какое таковым может считать лишь избалованная папенькина дочка, самовлюбленная пигалица и бесстыжая грудасто-попастая зараза – все, естественно, в одной персоне. Однако, еще раз скосившись на облитый стол, он решил пока от дискуссии воздержаться.

Между тем Гунн Вандалович Чингисхан женского грудасто-попастого рода, завершив сноровистую возню с комп-причиндалами, объявила брезгливо:

– Радуйся, имеем связь с этим твоим… Помехи, правда… Вот тебе: даже я не могу снять искажения от прокола силового щита. А ты: «вроде как, вроде как»…

– Ох, подруга, мания величия в нашем деле – первая фаза летального исхода. Макросы нас с тобою ежели и дурней, то не очень. Ладно, давай сюда коммуникатор… или сама хочешь?

Ответом послужило громкое «пффф!». Еще на блокшиве, проснувшись и дознавшись, сколько времени Белоножко провел наедине с неким бесчувственным, да еще и кое-где оголенным телом, Халэпочка отношение свое к старосте изменила. Резко. С равнодушно-пренебрежительного на озверело-плотоядное. И никакие резоны не действовали – ни что Виталий ее практически спас, ни что выполненный сперва Матвеем, потом ею самой, а потом еще раз Матвеем тщательнейший анализ прослушечных записей ничего предосудительного не выявил… На Молчановской памяти это был единственный случай, когда его подельница проявила абсолютнуюю неспособность к мышлению – не только логическому, но и вообще. Оный факт даже радовал. Если человек, прославившийся параноидальной чистоплотностью, больше суток не моется и лихорадочно выискивает по сетевым справочникам, можно ли на живой человеческой коже отследить отпечатки пальцев и еще срам сказать чего – такое поведение вселяет надежду, будто человеку этому ничто женское не чуждо и кроме первичных половых признаков. Ту же надежду вселяло безоговорочное амнистирование самого Матвея. «Ты-то всего лишь чуть не спровадил на тот свет, и то ведь случайно, потому что как лучше хотел, а этот… у-у, подлый… склизень паскудный… глистоид… без спросу глазел, без спросу трогать мог и даже… да… да за такое башкой в утилизатор – и то бы мало… мало… мало ли кто там кого спа-а-а-ас!!!» – подлинный отрывок из исторического монолога Е.Халэпы, каковой монолог прерывался то хищным рыком, то всхлипами, и в конце концов вылился в прозаический бабий рёв (именно вылился – Матвеева грудь промокла тогда до самых лопаток).

Очень, очень хотелось верить, что истерика тогдашняя произрастала не только из миражения Халэпочкиных мозгов после гипно-чинзано-встряски. Все-таки женщина с такой внешностью непременно должна время от времени украшаться ярким букетом классических женских глупостей. Иначе она уж слишком напоминает… Ну, в общем, как если бы семикратный Гейтсовский лауреат Айзек Фоблер по кличке Айсберг Вобл побывал на столе у недоколовшегося хирурга (двоенье в глазах, онемелость искореженных ломкой пальцев, ошибка ввода – и вместо удаления геморройной шишки запускается программа общей корректировки фигуры под шаблон Мерилин Монро).

А коммуникатор уже работал. Коммуникатор уже сипел, подвывал и хрюкал во всю. То есть подгруженные Леночкой забористые фильтр-программы весьма ловко вылущивали из этого звукового многообразия свЯзную людскую речь, а шелуху помех затрамбовывали куда-то на самые задворки слышимости – и все равно качество связи действовало Матвею на нервы.

И не только Матвею.

Едва успев доскрипеться, что соучастнички изволили, наконец, активировать двусторонний акуст-контакт, Виталий тут же принялся наводить критику. Непосредственно помехи он, правда, обошел по эллиптической, зато уж некоего Чинарева-Молчанова разогнался таранить всем тоннажом. Ларинг, мол, ему (Виталию то есть) в воротник вклеили таксебешный, тяжелый; а про телефон и говорить стыдобно: огромный, глупый, толстый, заметный-заметный – небось, кончик только на чуть не достает высунуться наружу из уха… И давит он, и свербит, и на приеме щекочется совершенно невыносимо… Это Матвей, болт ему в порт по самые гланды, навязал вместо контакт-аппаратуры доисторичекий утиль, ясельный сделайсам какой-то! Свой-то приём, небось, через брэйн фильтруете, а по этой дубне, которая в ухе, он, Виталий то бишь, даже сам себя еле слышит; она ва-аще нафиг муляжная, дубня эта, она даже из слышного человечьим ухом диапазона пропускает в лучшем случае трети две, а то и меньше, и дядюшка-то не хлоп слюнопливый, дядюшка враз дубню эту муляжную засечет…

– Заткнись, – рявкнул Матвей. Очень негромко рявкнул, но Белоножко заткнулся, причем так моментально, что Молчанову аж неловко перед ним стало. Но вслух, естественно, Матвей этого не сказал. Вслух он бормотнул рассеянно-раздраженно:

– У нас что, было время подготовиться лучше? Или возможность у нас такая была? И думай вообще, чего ляпаешь. Макросы запросто могли уже отслушать район встречи, и волну найти, и коды передачи взломать… Неча им давать лишний шанс, у них и без того шансов этих…

Нет, Виталий не пожелал внять голосу разума. Он только дождался, покуда этот самый голос замолкнет, и опять принялся гнуть своё:

– «У нас, у нас»… Тоже мне, авторитеты! Столпы! Корифеи хреновы! Да я бы, будь моя…

Он опять вдруг замолк, на сей раз по собственной инициативе.