Взрыв у мотора сильно качнул самолет. В следующую секунду будто треснул фюзепяж. Пихт выпустил управление из рук и до боли сжал зубы. «Все… — На плечи навалилась страшная усталость. — Обидно, такая нелепая смерть…» Мотор захлебнулся и трясся оттого, что еще крутился погнутый винт. На мгновение Пихт услышал цепенящую тишину, а потом свист.

«А может, попробовать?» — шевельнулась мысль.

Рука нашла у левого борта ручку, потянула вверх. Скрипнул задний козырек кабины и рванул фонарь. Морозный воздух хлестнул по лицу. И тут Пихт увидел кружащуюся внизу белую землю, проволочные заграждения, дорожки темных окопов. Правой рукой он раскрыл замок привязных ремней. Больно дернули лямки парашюта. «ЯКи» прошли рядом. В заиндевевших фонарях Пихт увидел любопытные лица пилотов.

На землю он свалился, как будто сбитый ударом кулака, — ударился подбородком о твердую кочку. Закапала кровь. Он стянул перчатку, зажал рану.

- Да вот он! — услышал Пихт за спиной русскую речь.

- Вот фриц проклятый, притаился, — проговорил другой.

- Тише, Семичев! Еще стрелять будет.

- Я вот ему стрельну!

Из глаз Пихта сами собой потекли слезы. Он уткнулся в колючий сугроб и замер. Над головой захрустел снег.

- Может, убился? — почему-то шепотом спросил солдат.

- Давай перевернем. Кажется, дышит еще.

- А парашют добрый. Нашим бабам на платье бы…

- Да он пойдет и на военную надобность. Берем?

- Давай.

Солдаты взялись за плечи Пихта.

- Я сам, — проговорил Пихт.

- Живой! Что-то лопочет по-своему! — обрадованно воскликнул солдат.

Пихт поднялся на колени и освободился от ремней парашюта.

- Не балуй, — отскочив и вскидывая винтовку, неожиданно закричал солдат в рыжей старой шинели и подшитых валенках, видимо Семичев. — Хенде хох!

Другой, помоложе, маленький и узкоплечий, вытащил из кобуры парабеллум, поглядел на Пихта и удивленно свистнул:

- Плачет…

- От мороза надуло, — сердито сказал солдат с винтовкой, Семичев. — Он ведь, немец, к зиме непривычный.

Тот, кто обезоружил Пихта, был так мал, что винтовка, перекинутая через плечо, ударяла его прикладом под колено. Лицо у солдатика почернело от холода, на бороде заиндевел белесый пушок. Он еще раз взглянул на Пихта.

- Первый раз вижу фрица так близко.

- Насмотришься еще, — вздохнул Семичев и дернул винтовкой. — Ну, идем, гей форвертс!

Вдруг издалека донеслись выстрелы. Стреляли беспорядочно и зло. Пихт увидел зарывшийся в снег «фокке-вульф» Вайдемана. Альберт, сильно хромая, бежал в сторону немецких окопов. Значит, уцелел.

Шагов через двести Пихт свернул в лесок. Пахнуло дымом и душноватым солдатским теплом. Он спустился в траншею. У дверей одной из землянок появился солдат с грязным ведром. Видимо, он собирался выбросить сор на помойку. Увидев летчика в серо-голубом немецком комбинезоне, солдат истошно закричал:

- Братцы, глядите! Фрица ведут.

Из землянок выскочили солдаты — кто в нательном белье, кто в гимнастерках без ремня, в шинелях внакидку, а кто и совсем голый до пояса. Гомон вдруг смолк. В настороженной тишине Пихт почувствовал и любопытство, и ненависть, и еще что-то недоброе.

- Длинный, гадюка, — тихо проговорил кто-то.

- А видел, как наших сшибал?! Семичев, видимо гордый поручением привести пленного, сообщал подробности:

- Упал, значит, и лежит, примолк. Думал, мы не заметим.

- А может, треснулся об землю и дух на миг потерял?

- Да нет, мы когда подошли, он забормотал чтой-то по-своему и стал снимать парашют. Дескать, Гитлер капут.

Солдаты засмеялись. Кто-то спросил:

- И куда его теперь?

- А там разберутся.

В командирской землянке было жарко. На раскрасневшейся железной печке подпрыгивал чайник. В темном закутке виднелись нары, но свет падал только на стол, сколоченный из расщепленных и необструганных бревен, да на сердитое лицо старшего лейтенанта в расстегнутой гимнастерке, с перевязанной рукой.

- Товарищ комбат! — крикнул с порога Семичев. — Ваше приказание выполнено, фриц доставлен.

- Встань у двери. — Комбат здоровой левой рукой застегнул воротник и, поднявшись, обошел вокруг Пихта.

- Значит, попался? Ферштеен? Пихт отрицательно замотал головой. Комбат неуклюже достал из кобуры наган и взвел курок.

- К стенке! — закричал он вдруг. — Семичев, ну-ка отойди в сторону.

- Я прошу доставить меня к старшему командиру, — проговорил Пихт.

- Что он говорит? Понял, Семичев?

- Никак нет, товарищ комбат.

- Просит доставить к старшему командиру, — отозвался из темноты с нар глуховатый голос.

Пихт повернулся на голос. С нар сползла шинель и появилось заспанное пожилое лицо. Офицер с капитанской шпалой на петлицах сунул босые ноги в валенки, поискал в кармане очки и нацепил на широкий нос, отчего лицо посуровело, сделалось строже. У капитана на шее лиловел фурункул, и голову он держал, наклонив в сторону, изредка притрагиваясь рукой к больному месту.

- Я для него старший! — куражливо крикнул комбат.

- Ладно, Ларюшин, — остановил его капитан. — Я поговорю с пленным, а то ты сгоряча пустишь его в расход.

На хорошем немецком языке капитан спросил Пихта:

- Какого ранга вам нужен старший?

- Полка или дивизии.

- Они, гады, семью мою под Смоленском… — прошептал комбат и вдруг смолк, всхлипнул носом.

- По какому делу? — спросил капитан, неодобрительно покосившись на Ларюшина.

- Извините, но я вам не могу сказать. Лишь прошу об одном: на нейтральную полосу приземлился новейший истребитель «Фокке-Вульф — 190». Добудьте его любой ценой…

- Ларюшин, позвоните в штаб. — Всем туловищем капитан повернулся к Пихту: — Вы из эскадры асов «Удет»?

- Да.

Комбат крутнул ручку полевого телефона:

- Алло, алло, шестой говорит. Дайте второго… Смирнов, ты?.. Слушай, надо прислать к нам кого-нибудь из отдела разведки дивизии. Пленный немец-летчик просит… Да, важный… Из эскадры «Удет»…

Пихт переступил с ноги на ногу, спросил:

- Вы не можете дать мне чая?

- Что он мелет? — Комбат оглянулся на капитана.

- Чая просит.

- Вот нахал! — удивленно воскликнул комбат и вдруг засуетился, достал откуда-то из-под вороха карт кружку, горсть сухарей, кусок сахару, налил кипятка.