От чая пахнуло нагретой медью и дымком. Жадно Пихт впился зубами в черный сухарь.

- Не кормят вас, что ли? — спросил комбат.

- Видать, проголодался, — ответил капитан.

Через час приехал майор из отдела разведки дивизии, а вечером Пихта доставили на аэродром.

Сопровождающий офицер помог ему снять комбинезон и надеть армейский полушубок, от которого пахло по-домашнему теплой овчиной и кожей. Вместо шлема Пихт надел шапку. Из ящиков офицер соорудил нечто вроде сидений. В кабине витал стойкий запах ржаных сухарей, стылого металла, оружейного масла.

- Не замерзнем, наверное. — Офицер с сомнением потрогал заиндевевшие стенки фюзеляжа.

Взревели моторы, погрохотали, то сбавляя газ, то прибавляя. «Дуглас» наконец качнулся и начал разбег.

- У вас есть папиросы? — спросил Пихт.

- Пожалуйста. — Офицер щелкнул портсигаром.

От крепкого дыма Пихт закашлялся. Настоящий, русский табак вошел в легкие и закружил голову.

В иллюминаторе плясали близкие зимние звезды. Убаюкивающе гудели моторы. Пихт привалился спиной к переборке кабины, попытался задремать, но не смог. От волнения дрожали руки и сильнее билось сердце.

Офицер открыл дверцу кабины летчиков и попросил радиста включить приемник. Стихийно-могучую «Песню темного леса» Бородина услышал Пихт. Он судорожно глотнул. Снова, как и в первый раз, на глаза набежала слеза. «Нервы», — подумал Пихт и отвернулся, испугавшись, что офицер заметит слезы. Неожиданно музыка оборвалась и донесся бой кремлевских курантов. Часы били полночь.

- Далеко еще до Москвы? — спросил офицер.

Второй пилот, молоденький, курносый парень, посмотрел на часы и, не оборачиваясь, ответил:

- Минут сорок лета…

«Сорок минут… Сорок», — подумал Пихт и прижался лбом к холодному плексигласу иллюминатора.

- 3 -

Пихт шел бесконечно длинным пустым коридором, и взгляд его цепко останавливался на каких-то пустяковых деталях: на отбитой штукатурке, отсыревшем углу, где стояла старая фарфоровая урна, склеенная гипсом, на окнах с бумагой крест-накрест или забитых фанерой, на паркетном полу, на котором каждая дощечка издавала тягучий и больной звук. Большинство кабинетов было закрыто.

Сопровождающий офицер остановился перед угловой дверью, на которой висел обыкновенный тетрадный лист, пришпиленный кнопками. На бумаге косо была выведена фамилия:

«Зяблов».

Из-под двери на пол падала полоска света..

Офицер постучал.

- Войдите, — услышал Пихт глуховатый, знакомый голос.

- Товарищ полковник, по вашему приказанию пленный доставлен, — доложил офицер.

- Вы свободны. Вот вам пропуск в гостиницу.

Когда офицер вышел, Зяблов по-стариковски медленно поднялся из-за стола. В округлившихся его глазах светились и радость и изумление.

- Мартынов? Павел? — тихо, почти шепотом спросил он.

- Собственной персоной, товарищ полковник, — ответил Пихт — Мартынов по-русски.

Зяблов быстро подошел к нему и обнял:

- Здравствуй, Павлушка!

- Здравствуйте… Здравствуйте, — снова повторил Мартынов, удивившись, как нежно звучит это обыкновенное русское слово. — Вот, довелось все же встретиться. Господи, я уж и не чаял…

Он почувствовал, что язык стал каким-то непослушным и твердым, как-то странно прозвучали его слова. Будто он вообще был немым и только сейчас обрел дар речи. Звук «л» соскальзывал, «г» получалось как горловое, твердое «х».

- Акцент у тебя сильный, — огорчившись, произнес Зяблов.

- Я боялся, что за русского не признают, когда вернусь домой.

Зяблов на столе расстелил газету, достал из шкафчика бутылку водки, колбасу, соленый огурец и полбуханки ржаного хлеба.

- Ты раздевайся, покажись, — сказал он, рассекая огурец на дольки.

Павел сбросил полушубок и, улыбаясь, подошел к столу.

Зяблов взял с тумбочки стакан, поискал второй — не нашел, снял с кувшина крышку. «Мне, старику, и этой хватит», — и разлил водку.

- Ну, Павел, как говорят, за встречу! Водка обожгла горло. Павел закашлялся, пытаясь поддеть ножом пластинку огурца.

- Что, крепка! — обрадованно воскликнул Зяблов.

Горячая волна захлестнула грудь. В этот момент от Павла отделилось все и все, с кем он встречался последние годы, — и Зандлер, и Зейц, и Вайдеман, и Коссовски, и Мессершмитт. Они как будто существовали отдельно, призраками на другой планете, на чужой земле. Сейчас был только старый-престарый друг, бывший наставник по спецшколе Зяблов.

- Скажите, «фоккера» добыли все-таки? — спросил Павел.

- Добыли, — кивнул Зяблов. — Бросили батальон Ларюшина в бой. Оттеснили фашиста, уволокли самолет на тягаче. А вот летчик успел скрыться.

- Из-за этого «фоккера» погибла Ютта, — нахмурился Павел.

- Как это произошло? — спросил Зяблов.

- Вы потребовали срочно передать данные об этом истребителе… Я рискнул, и… немцы засекли рацию. Коссовски ее раскрыл.

Зяблов выдвинул ящик и достал бланк принятой радиограммы, последней Юттиной радиограммы… Павел взял бланк и стал читать свое донесение:

«Передаю данные объекта „Б“. Мотор воздушного охлаждения „БМВ-801“, мощность 1650 сил. Скорость — 600 км/час. Вооружение — четыре пулемета 12,5 мм, две пушки 20 мм „Эрликон“. Усилена броня под мотором и баками. Установлены в кабине пилота две броне-плиты из спрессованных листов дюраля. Кабина более поднята, благодаря чему улучшен обзор, особенно задней полусферы. Дальность действия…»

Буквы перед глазами стали раздваиваться. Радист, принимающий эту телеграмму, дальше поставил знак «неразборчиво». Что произошло дальше, знал только Павел. Дальше ворвался Коссовски, Ютта схватила гранату и швырнула ее на пол… И Павел ничего не мог поделать. Он в это время специально увел Эрику в кино, а Зандлер был в Аугсбурге на основном заводе.

Зяблов налил водки:

- Давай выпьем за тех, кто воевал с фашистами и геройски погиб… Вот Виктор, «гарсон» из «Карусели».

- Что с ним?

- Погиб… Выследило гестапо. После пыток отрубили голову и выставили на шесте.

«А мы всегда считали, что ему здорово везет, — подумал Павел. — Эх, Витька, Витька…»

Сначала он был в Черной Африке. Он видел немилосердные южноафриканские саванны, прямые слоновьи тропы, рыжие пятна высохших озер. Он готовился в школе для Германии — потенциального врага — и там в Африке вместе с немцем-летчиком возил алмазы с приисков в Дурбан, Ист-Лондон, Порт-Ноллот. Они летали, куда их гнали, летали на дохлых самолетиках, а внизу — пески, дикая жара, отравленные испражнениями пресмыкающихся ручьи. Во вторую кабину можно было бы ставить бак с водой на случай вынужденной посадки, но его занимал охранник из фирмы: не дай бог пилот украдет самолет и алмазы.