Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Москву зачастили казачьи станицы (в данном случае – посольства). Вести они приносили такие, что их без промедления, то есть на следующий день, принимал возглавлявший повседневную работу посольского (иноземного) приказа Василий Ртищев, а через день-другой и сам его глава, а также Большой казны, приказа Стрелецкого, государев любимец князь Иван Борисович Черкасский. Личность сильная и в русской истории недооцененная. Возникший на южных рубежах казацко-калмыкский заслон стал вдруг непреодолимым препятствием для набегов на русское Правобережье Волги.
Тюрки, кочевавшие на Левобережье, прекращать прибыльный людоловский бизнес не собирались, но убытки для России там были несравненно меньшими из-за малочисленности русского населения. Что Москву не могло не радовать. Правда, тут же возникали сомнения в надежности подобного заслона, и казаки, и калмыки виделись с высоких постов такими же бандитами, как ногаи. Но в пограничье воцарился мир, и на просьбы казаков и калмыков о материальной помощи Москва отвечала положительно. Лучше заплатить бандитам, рвущимся защищать твои границы, чем расплачиваться разоренными волостями и еще более крупной данью Крыму.
Россия смогла ускорить строительство Белгородской засечной черты, что давало шанс на скорое освоение благодатных южных земель. Резко увеличившиеся поставки казаками рабов-турков также протестов не вызывали. Людишек на бескрайних русских просторах не хватало катастрофически, особенно после огромных потерь во время Смуты, а к «неправильному» вероисповеданию в Москве относились куда менее болезненно, чем в тогдашней Европе. Был бы человек хороший… да и, как показала практика, вероисповедание может и меняться в нужную сторону, если приложить к этому усилия.
Известие об изъятии православных святынь из-под власти нечестивых агарян (так называли тогда мусульман в Европе) и готовности передать их в руки русского государя также нашло в Москве положительный отклик. Конечно, там посомневались, обсудили уместность их принятия, но, как и предвидел попаданец, решили, что в Москве православным святыням будет надежнее, чем в агарянском государстве. Гонцов казацких изволил принять сам государь и одобрил их старания на ниве защиты православной веры. Казаки клятвенно обещали, что не пройдет и месяца, как святыни будут уже в Москве, а где их размещать – на то полная царская воля. Между митрополиями и крупнейшими монастырями немедленно обострились отношения, наличие мощей святого, особенно широко почитаемого, весьма способствовало наполнению монастырской казны.
Государь, несмотря на недовольство некоторых влиятельных купеческих кланов, в том числе богатейшего – Строгановых, подтвердил казацкие привилегии на торговлю в южных городах России и выделил казакам дополнительное жалованье зерном, водкой, порохом и свинцом. Казаков также мягко пожурили за примучивание объявивших себя подданными Белого царя некоторых родов Больших ногаев и башкир. И попросили (а не приказали) их не неволить. Москва традиционно была настроена покровительствовать тем ногаям, которые изъявляли покорность ей. Иногда вопреки здравому смыслу. Освобожденные от калмыцкой опеки, те зачастую принимались за привычное дело – набеги на русские земли. Впрочем, в этот раз ссориться с обеспечившими безопасность юга государства казаками и калмыками никто не собирался.
Весьма серьезно отнеслись в Москве и к рекомендациям сосредоточить свои войска на границе с Великим Литовским княжеством, прозвучавшим еще в конце зимы. Часть стрельцов, этим очень недовольная, дворянские сотни, полки нового строя перемещались к западной границе. Несмотря на заключенный с поляками недавно мир, в Москве западным соседям не доверяли и новой войны опасались.
После долгих обговоров в Азове решили свои планы Москве заранее не раскрывать. Посчитали, что вероятность предательства кого-то из бояр очень высока. Но предоставить России возможность для быстрейшего реванша за недавнее поражение в Смоленской войне стоило. Вот и сделали это завуалированно. Переброска значительной части кварцяного войска, без того не слишком многочисленного, в Смоленск и окрестности также была всем на руку. Естественно, поляки заметили концентрацию русской армии невдалеке от своих границ и не могли не реагировать. Польская группировка на Малой Руси существенно сократилась. Вот-вот должны были грянуть новые события, кардинально меняющие ход мировой истории.
Заседание тайного совета закончилось ничем. Хотя длилось, как никогда, на памяти Фердинанда III долго. Все произнесли положенные речи, говорили помногу, убедительно и аргументированно, а никаких выходов из сложившейся ситуации никто предложить не посмел. Император лишний раз осознал, что важнейшие решения должен принимать он сам, лично, беря за них на себя и ответственность. Война в Германии продолжалась, и конец ее даже самому дальнозоркому человеку рассмотреть вряд ли было возможно. Еще год назад казалось, что еще немного, еще чуть-чуть и все враги будут повержены. Вступившая в войну Франция была бита на всех фронтах, шведы засели на севере и реально границам домена не угрожали. Бывшие недруги, один за другим, просились в союзники. Чудилось, что вот-вот грядет окончательная победа.
«Вот именно, что чудилось, мерещилось. Подлая Фортуна поманила призрачной надеждой и растаяла вместе с ней. А потом на мою голову, на союзников посыпались неприятности и поражения. Нельзя сказать, что сейчас победа выглядит невозможной. Но… верится в нее все меньше и меньше».
А на юге вдруг возникли соблазнительнейшие возможности. Которыми не воспользоваться – великий грех.
«У Османов прервалась династия, в стране грядет война за власть, казаки, обыкновенные разбойники, разграбили и сожгли их столицу. Наконец, румелийский паша снял три четверти войск с пограничья и двинулся к Стамбулу. Как донесли разведчики, османские вассалы, Трансильвания, Валахия и Молдавия, ему войск не предоставили. Вполне могут, пользуясь моментом, попытаться отделиться от Оттоманской империи. Самое время попытаться и нам вернуть себе Белград и его окрестности, выбить турок из Буды…»
Уже вырисовались возможные союзники, которых можно было бы припрячь к этому делу. Венеция, которую янычары объявили виновником гибели султана, и те же разбойники-казаки.
«Видимо, они опять усилились, стали опасны, как в двадцатых годах, и вполне способны таскать каштаны из огня для нас. Стоит их только поманить чем-то привлекательным. Дикари падки на все блестящее. Но Франция и Швеция!»
Император сжал кулаки до побеления костяшек пальцев. Ни о какой войне на юге невозможно было рассуждать всерьез, пока не заключен мир с главными противниками на севере. А быстро заключить мир можно было, только пойдя на уступки, о чем ему не преминули намекнуть все выступавшие члены тайного совета.
«Однако прямо предложить отдать Лотарингию, и так контролируемую французами, Людовику, а провинции, прилегающие к Балтике, – шведам, давно их занимающим… Отдать – означало признать поражение. Год назад об этом не могло быть и речи, но теперь… победа опять ускользает из рук. Однако отдавать провинции…»