— Модред, — окликнула Олимпия, — подойди, поздоровайся с мужем Алтеи.

Алтея посмотрела через плечо Модреда, увидела Хартли и улыбнулась. Она поцеловала кузена в щеку и подбежала к Хартли. Интересно, что так обеспокоило его, подумала она. Потом подошел Модред и представился. Лицо кузена осталось спокойным, хотя он стоял всего в нескольких футах от ее мужа, и Алтея облегченно вздохнула. Она опасалась, как бы Модред не заглянул в Хартли, тогда они уже никогда не смогут стать для герцога тем пристанищем, каким могли бы стать.

— Хорошая защита? — спросила она кузена.

— Отличная, — ответил Модред и улыбнулся.

Хартли посмотрел на молодого герцога, который приветливо улыбался ему. Модред был чрезвычайно красив, с густыми черными волосами и глазами цвета морской воды. Хартли говорили, насколько Модред близок Алтее, но маркиз не думал, что этот герцог-отшельник такой красавец, которому достаточно улыбнуться женщине, чтобы получить ее. Хартли посмотрел на свою улыбающуюся жену и постарался не ревновать. Модред — часть ее семьи.

— Что вы имеете в виду, говоря о хорошей защите? — спросил он.

— У вас очень прочные стены, милорд, — ответил Модред. — Я ничего не чувствую, кроме некоторого раздражения. Однако это чувство такое неуловимое, что я мог бы прочитать его и на вашем лице. Мы явились не вовремя? Мы можем удалиться и остановиться у Уорренов, если вы не готовы принять нас.

— Нет, конечно, нет. Вы и леди Уэрлок — желанные гости, ваша светлость.

— Пожалуйста, зовите меня Модредом. Мы ведь все-таки одна семья.

— Конечно, а вы зовите меня Хартли. — Маркиз взглянул на гостью.

— Зовите меня леди Уэрлок, — надменно сказала она и засмеялась, когда Алтея и Модред недовольно посмотрели на нее. — Зовите меня Олимпией, Хартли.

Убедившись, что гостей разместили в комнатах, Хартли потащил жену в свой маленький кабинет и закрыл дверь.

— Ты не говорила мне, что твой кузен такой молодой и красивый.

— Разве это имеет значение? — спросила Алтея.

— Это имеет значение, если, придя домой, я вижу тебя в его объятиях.

Она сдержала улыбку. Он ревнует. Ей захотелось танцевать — ведь это признак того, что он, может быть, начинает испытывать к ней более глубокие чувства, чем те, о которых говорил, делая ей предложение.

— Хартли, Модред может коснуться лишь очень немногих людей. Он, ну, просто попытался узнать, нужно ли мне быть осторожнее с кем-нибудь. У тебя ведь есть семья, ты тоже можешь захотеть коснуться кого-то, обнять того, кто тебе дорог.

Хартли вздохнул:

— Возможно, и так, но лучше ему сдерживать свои чувства в отношении моей жены.

Алтея засмеялась и поцеловала его. Когда он прижал ее к себе и горячо ответил на поцелуй, Алтея тихо всхлипнула. Он нежно провел руками по ее спине и прижался к ней еще крепче, страстно желая оказаться внутри.

— Дядя? Вы здесь? — окликнула его Жермен, постучавшись в дверь.

Хартли застонал, прижавшись лбом ко лбу Алтеи и пытаясь подавить желание, терзающее его.

— Да, сейчас приду.

— Мы будем в гостиной с Модредом и Олимпией. Хартли посмотрел на Алтею и вздохнул, заметив, как проясняется ее взор, исчезает туманившее его желание.

— Когда все закончится, мы уедем куда глаза глядят и у нас будет этот чертов медовый месяц.

— Это было бы мило, — сказала она и, отступив от него, разгладила платье. — Но сейчас жизнь идет своим чередом, и лучше нам вернуться к ней.

Тихо напевая, Алтея ставила в вазу цветы на столике у камина. Она ускользнула от остальных, чтобы подготовить спальню. Вечер прошел прекрасно, прибыло столько членов ее семьи, чтобы встретиться с Модредом, теперь гости разъехались, и скоро они с Хартли смогут побыть наедине. Ей хотелось, чтобы к ночи любви спальня была готова полностью.

— Ну, похоже, ты счастлива.

Алтея оглянулась и улыбнулась Олимпии, стоявшей в дверях. Она видела, как на протяжении всего вечера Олимпия взвешивала и оценивала Хартли, но Алтею это не беспокоило. У Хартли было все необходимое, чтобы завоевать симпатию циничной Олимпии, хотя Алтея знала — ее кузина не сразу признает это.

— Да, я очень счастлива. А ты волновалась? — спросила она, ставя несколько свечей на маленький комод у кровати.

— Ну, твой первый муж был настоящей бедой.

— Точно, но у Хартли нет ничего общего с Чаннингом. Хартли обладает всеми чувствами, которых не было у Чаннинга — он только не всегда сознает это.

— Ты его любишь.

— Да, люблю. Очень. А это плохо, когда жена любит своего мужа?

— Нет, если он отвечает ей любовью.

Алтея со вздохом присела на край кровати.

— Я ему нравлюсь, он желает меня, доверяет мне. Может, кому-то покажется, что это не много, но я считаю — немало. Он принимает меня такой, какая я есть, знает, на что я способна, признает мою семью.

Олимпия села рядом с ней.

— Это все очень хорошо, никто и не спорит. Кажется, ему нравится Модред. И это тоже важно. Тем более что, по словам Модреда, у Хартли и его племянников очень крепкие преграды. Сейчас Модред вместе с ними развлекается, и это согревает мою душу. Конечно, он испугался, как бы его не вышвырнули в окно, когда твой муж явился домой.

— Я знаю. Хартли приревновал. — Алтея улыбнулась. — Я считаю, это шаг вперед.

— В завоевании его сердца?

— Да. Это та награда, которой я жажду — в ответ на мою любовь к нему. Думаешь, я хочу слишком многого?

— Вовсе нет. Я уверена, ты скоро завоюешь то, чего хочешь.

— Ты это увидела? — спросила Алтея, и в ее голосе прозвучала надежда, которую не удалось скрыть.

— Отчасти. Я не всегда уверена в том, что вижу, когда дело касается семьи. Особенно тех, кто мне близок.

— Потому что можно выдать желаемое за действительное.

— Точно. И все-таки я не вижу туч на твоем горизонте. Во всяком случае, не из-за Хартли.

— Хорошо. Пока мне этого достаточно.

Олимпия поцеловала ее в щеку.

— Лучше мне отправиться в постель, чтобы ты успела подготовить сцену соблазнения. А завтра обсудим твои вопросы.

Алтея крепко обняла кузину и, как только та ушла, поспешила в ванну. Ей хотелось быть чистой и душистой, когда Хартли наконец присоединится к ней.

Хартли собрал карты и улыбнулся Модреду. Его ревность исчезала с каждым часом, проведенным в обществе герцога.

Модред Уэрлок — хороший человек, с тяжелым грузом в виде дара, который, скорее, был проклятием. Он глава большой, одаренной и в некотором смысле эксцентричной семьи, многие члены которой удерживали его от поездки в Лондон.