Она никогда не рассказывала мне о Грейс, а я никогда не говорил, что знаю. Я знал с самого начала.

Я знал с того дня, как зашел в ее комнату во время ее так называемой беременности, когда она сказала, что предпочитает спать одна. Она металась во сне, я положил руку на лоб, чтобы успокоить ее, и увидел, что под ее ночным халатом надето что-то белое. Я приподнял простыню и увидел красивую золотисто-кремовую ночную рубашку и привязанный к ней пенопластовый искусственный живот.

Я испытал невероятный шок. Элен, моя жена, обманывала меня. Но потом он сменился нахлынувшим сочувствием и любовью. Моя бедная девочка, как же она должна была бояться моей матери и, разумеется, меня, если пошла на такие крайние меры. И что она собиралась делать, когда подойдет время, и что она скажет нам?

Возможно, она где-то договорилась купить ребенка. Но почему она ничего не сказала мне? Я бы поделился с ней всем, чем угодно. Почему она ничего мне не сказала?

Я вернулся в свою комнату, полный тревоги. Как она собирается обойтись без моей помощи? Я знал, что она не сможет сделать это без меня, завершить этот полубезумный план, который она выдумала.

Но я понимал, что должен ждать. Я должен позволить ей действовать. Ничто не может быть хуже того унижения, какое она испытает, если я дам ей понять, что знаю о ее обмане.

Время шло, Элен выглядела бледной и встревоженной, мама связывала это с беременностью. Только я знал, что есть более важная причина. Я испытал большое облегчение, когда в конце концов она сказала, что хочет навестить свой сиротский приют, место, куда ее отдали. Видимо, там она возьмет ребенка и притворится, что это наш.

Меня удивило, даже шокировало то, что такое респектабельное заведение вместе с ней идет на такие ухищрения. Это было противозаконно, это было против их же правил. Они всегда были очень щепетильны в отношении детей, находящихся под их опекой. Что они предпочли: изыскать законный способ передать Элен ребенка или встать на путь обмана? Но я знал, что они всегда заботились об Элен.

Там все еще оставались женщины, которые были в числе персонала, когда Элен еще была малышкой.

Они должны сострадать ей и жалеть ее.

Когда я услышал новость, что у нас неожиданно родился ребенок, здоровенькая славная девочка, и все были так счастливы, я наконец свободно вздохнул. Я не вникал в вопросы регистрации ребенка, заполняя и подписывая документы без лишних вопросов.

Мне приходилось держать на руках маленьких девочек, и даже я, стопроцентный мужчина, как меня называют, заметил, что Грейс выглядит старше того возраста, о котором объявила Элен. Я старался держать всех подальше от матери и дитя, пока разница в возрасте не стала менее заметной. Я напоминал всем, что я тоже родился большим, и, к моему удивлению, моя мать — всегда спорившая со мной по подобным вопросам — согласилась и сказала, что я был весьма увесистым.

Элен никому не рассказывала о родах, даже моей матери и своим ближайшим подругам, которых интересовали подробности. Она говорила, что плохо помнит, как это было, но сейчас, когда маленькая Грейс с ней, это уже не кажется важным, и она счастлива, что есть люди, которые знали, как ей помочь. Никто ничего не заподозрил.

Никто.

А кто мог что-то заподозрить?

Все видели Элен в течение последних шести месяцев, с постепенно увеличивающимся животом, готовящуюся к рождению ребенка. Только я знал, но я бы ни за что не сказал.

Я прошел по застланному ковровой дорожкой коридору в палату Элен. Я должен был сказать ей еще одну вещь, дать понять ей, что ее тайна так и осталась мне неизвестной. Не важно, что сказал ей этот бестактный бойфренд Дэвид, никто так и не узнал, что Грейс не наша дочь. Но я не мог сказать ей этого прямо. Тогда она догадается, что я знаю.

Я буду сидеть и смотреть на нее, и слова придут ко мне.

Я буду знать, что нужно сказать.

В комнате было темно, горел ночник и была видна большая тень Мерседес, женщины с Филиппин, сидящей рядом. Мерседес держала Элен за руку. Глаза Элен были закрыты.

— Мистер Харрис? — удивилась Мерседес.

— Она не спит? — спросил я.

Она, видимо, заснула; она только что приняла свой набор лекарств. Полчаса назад ей дали успокоительное.

— Я считаю, что Дэвид ее сегодня расстроил.

— Она этого не говорила, мистер Харрис.

Но я чувствовал, что Дэвид обеспокоил ее, я видел на ее лице тревогу, когда он гудел о каком-то месте в Ирландии с чудесным лесом, или волшебным источником, или еще с чем-то. Я мог читать по лицу Элен все как по раскрытой книге. Сиделка была бесстрастна.

Она видела и слышала все, но говорила очень мало.

Я должен знать.

— Она так не считала? Совсем? — Голос выдавал мое смятение, но я должен был знать, не потревожил ли ее этот мальчик. Сейчас, перед самым концом.

— Нет-нет, она говорила только, как вы приносили шампанское отпраздновать годовщину вашей свадьбы.

Мерседес смотрела на Элен, как будто та могла слышать, несмотря на все принятые лекарства.

Итак, ее мир не перевернулся от страха, что ее давний секрет будет раскрыт. Я опять мог дышать.

Я спросил, могут нас оставить одних. Оказалось, что нет. Она должна быть под наблюдением постоянно. Их беспокоит состояние ее легких.

— Пожалуйста, Мерседес, я хочу поговорить с ней, когда она проснется.

— Мистер Харрис, когда она проснется, я отойду на другой конец комнаты, и вы сможете поговорить с ней, а я не буду вас слышать, — сказала она.

И вот два часа я сидел у ее кровати, поглаживая ее тонкую белую руку.

Они ожидают ее смерти сегодня или завтра, если удастся продержаться еще двадцать четыре часа.

Потом она открыла глаза и улыбнулась мне.

— Я думала, ты сейчас обедаешь. — Ей было трудно говорить.

— Я уже пообедал, — ответил я.

Я сказал, что мы говорили о многом: как все были очень счастливы, а я был счастливее всех. По поводу слов Дэвида, что ему кажется странным, что у Грейс темные глаза, тогда как у нас светлые, я сказал, что у моего отца тоже были темные глаза. А мама согласилась и даже добавила, что темные глаза Грейс могут быть и со стороны Элен. Мы просто не знаем ее родственников. Так что Дэвид согласился. Пожал плечами и удалился.

Элен долго смотрела на меня, взгляд ее был серьезен.

— Он тебе по-прежнему не нравится, — хрипло сказала она.

— Нравится, — солгал я.

— Не пытайся надуть меня, Джеймс, мы никогда не лгали друг другу, ни разу, помнишь?

— Я знаю.

И я солгал ей в последний раз:

— На самом деле у меня нет к нему неприязни, дорогая. Дело в том, что я так люблю свою девочку, что никто, мне кажется, не может быть достаточно хорош для нее. Это моя дочь, моя плоть и кровь; ничто не заставит меня поверить, что другой человек сделает ее такой же счастливой, как это сделали мы.