Днем уже говорили, что погибло до полутора тысяч человек. Пожарные машины срочно увозили трупы, а Николай II в это время угощал в Петровском дворце чаем съехавшихся в первопрестольную столицу из губерний волостных начальников и старшин. Вечером он отправился на бал к французскому послу.

Константин Константинович был потрясен равнодушием Николая II и московского генерал-губернатора Сергея Александровича к трагедии на Ходынском поле.

«Казалось бы, следовало бы Сергею отменить бал у себя, назначенный на завтра, но этого не будет. Казалось бы, узнав о несчастье, он должен бы был сейчас же поехать на место происшествия — этого не было. Я его люблю и мне больно за него» (19 мая 1896 г.).

Константин Константинович растерян и удивлен, слушая Сергея и поддерживающих его братьев Владимира и Павла Александровичей. Оказывается, по их мнению, коронация — событие столь значительное, что не идет ни в какое сравнение со случайной гибелью полутора тысяч человек и нельзя ради них нарушать торжество празднеств.

Узнав, что 26 мая государь собирается на две недели погостить в подмосковное имение Сергея Александровича Ильинское, Константин Константинович отослал Николаю II записку, в которой просил его не уезжать в этот день из Москвы, чтобы после трех недель праздников остаться на панихиду по жертвам Ходынской катастрофы. Ответа он, как и предполагал, не получил.

Удрученный великий князь понемногу стал размышлять, что российский император — это еще не Господь Бог и он временами может быть дурным и неправым.

«Исполнилось сто лет со дня смерти Екатерины II. Я думал, что будет в крепости панихида в Высочайшем присутствии, но вместо этого Царь был на гусарском празднике. По моему мнению, почитая память предков, Царь поддерживал бы свое собственное величие, а потому мне кажется, что следовало бы отменить или отложить на этот раз гусарский праздник» (6 ноября 1896 г.).

«Минни[77] сказала, что надеется на укрепление воли у Ники и на то, что он мало-помалу высвободится из-под чужих влияний» (7 января 1897 г.).

«Уже год прошел с коронации. Я с тех пор все не мог собраться записать некоторых своих затаенных мыслей, с которыми ни с кем не делился. Тогда, в ожидании милостей, раздаваемых на все стороны, я в глубине души надеялся, что меня сделают членом Государственного] Совета, назначат генерал-адъютантом или, по крайней мере, свиты генералом. Но на деле я получил Владимира на шею (3-й степени)[78]. Это было разочарование, но я, конечно, и виду не подал, считал, что нет ничего глупее и смешнее обидчивости. Помню, мне многие тогда говорили, что я получил слишком мало» (26 мая 1897 г.).

«У нас пили чай Сандро и Ксения[79]. Много говорили с Сандро. Он скорбит, и не без основания, что Государь слишком нерешителен. Действительно, он большей частью находится под впечатлением, а след[ователъно] и под влиянием последнего сказанного ему слова. Дай Бог, чтобы время выработало в нем самостоятельность. Но едва ли можно на это надеяться. А есть у него неоцененные черты, например, спокойствие, выдержка, отсутствие всякой торопливости» (27 декабря 1897 г.).

Легкая тень пробежала между царствующим племянником и дядей-поэтом. Пробежала и исчезла. Но как знать: не запали ли она в память обоим?..

Константин Константинович, хотя и позволил себе замечать отдельные недостатки в характере Николая II, как истинный верноподданный, продолжил обожать монарха. Ко всему государь, если и не умел управлять Россией, то прекрасно разыгрывал роль самодержца на смотрах, приемах, обедах, юбилеях, похоронах, богослужениях. Великой радостью для преображенцев было высочайшее посещение полка 9 января 1898 года.

Нижние чины выстроились шпалерами по Кирочной улице. Они, не переставая, кричали «ура!», пока государь шел мимо их строя к новому зданию Офицерского собрания, где на первой площадке лестницы собрались все офицеры. Дежурный штабс-капитан встретил государя в дверях подъезда. Николай II выслушал его рапорт, улыбнулся, отстегнул шашку и вместе с фуражкой отдал вестовому. Затем поздоровался за руку с полковниками, поздравил офицеров с Новым годом и поднялся по лестнице в полковой храм. Потом посетил лазарет и спустился в обеденный зал Офицерского собрания, где столы ломились от закусок и бутылок вина.

— Не слишком ли роскошно?

— У нас всегда так на товарищеских обедах, ваше величество, — весело ответил Константин Константинович.

Ели рассольник, говядину с гарниром, жаркое из дичи, мороженое. Государь лично налил сидящему справа князю Н. Н. Оболенскому мадеры из своей бутылки. Все присутствующие пожирали влюбленными глазами монарха. После второй смены блюд разлили шампанское, и сидевший слева от государя Константин Константинович попросил разрешения выпить за монаршее здоровье.

— Нечего делать, надо покоряться, — поморщившись, согласился государь.

— Ваше императорское величество! С радостным нетерпеливым трепетом ждали мы обещанного вашим величеством дня, когда впервые увидим вас в этих новых стенах. И желанный день настал. Отложив царственные труды и заботы, ваше величество вспомнили тех, на чью долю выпал завидный жребий несколько лет прослужить с вами под одними знаменами. Если и всегда и во всякую воинскую часть посещение верховного… вносит великую радость, то какое невыразимое счастье даруете вы нам, не только вступая в наш круг, но и деля с нами эту товарищескую трапезу. Государь! Преисполненные любви, благодарности и восторга, наши сердца рвутся к вам навстречу, сливаясь в единый заветный клик: «Да здравствует державный преображенец! Ура!»

И грянуло мощное «ура!», долго не угасая.

Уже когда все выпили кофе, а царь, не изменяя своим привычкам, чаю, и собирались выйти из-за стола, Николай II поднял стакан с шампанским и стал говорить:

— Я счастлив быть с вами, преображенцы. Все эти три года в помыслах я стремился к вам, но не мог быть по разным причинам. Я невыразимо рад видеть дорогие знакомые лица и уверен, что Преображенский дух всегда будет окрылять вас. Пью за ваше здоровье, господа. Ура!

Пили в полном молчании, ни один офицер не посмел крикнуть ответное «ура» — таков гвардейский обычай, когда тост произносит царь.

Николай II прошелся по помещениям Офицерского собрания, заглянул в арсенал, читальню, дежурную, карточную и бильярдную комнаты, после чего вернулся в обеденную залу. Застолье продолжалось до двух часов ночи. Пили шампанское, солдатский хор исполнял старые полковые песни: «Краса пирующих друзей…», «Пчелка», «У нас в питье считается три класса…». Затем песенников отпустили и стали пить шампанское по очереди из золотого жбана, под общее пение: