На следующий день все избиравшие и избранные академики, находившиеся в Петербурге, собрались в Мраморном дворце, где перед ними держал речь Константин Константинович:

— Во исполнение высочайшей воли государя императора столетие со дня рождения Пушкина ознаменовано учреждением Разряда изящной словесности, составляющего одно нераздельное целое с Отделением русского языка и словесности императорской Академии Наук.

Избрание первых почетных академиков налагало на Отделение русского языка и словесности лестный, но и ответственный долг; из среды наших писателей-художников и литературных критиков предстояло избрать нескольких достойных завидного звания пушкинских академиков.

Выборы состоялись. Сегодня впервые Отделение русского языка и словесности приветствует вас, господа почетные академики, и президент Академии счастлив, что на его долю выпало передать вам это приветствие.

Отделению при его образовании из императорской Российской Академии в 1841 году державной волей императора Николая I было «вверено попечение о русском слове». В чем же выражалось это попечение? В основательном исследовании свойств русского языка, в начертании сколь можно простейших и вразумительнейших правил его употребления, в издании полного словаря, в изучении истории русской словесности и славяно-русской филологии.

Ныне, с изменением некоторых параграфов положения об Отделении, к предметам его занятий прибавлены: история русской культуры, история славянских литератур, история иностранных литератур по отношению к русской, история и теория искусства, теория словесности и историко-литературной критики. Если эти предметы потребуют для их изучения трудов ученых-специалистов, то, во всяком случае, сближают Отделение русского языка и словесности с миром литературы и его деятелями. Это сближение усиливается присоединением к Отделению Разряда изящной словесности. Вам, господа, как первым членам этого разряда, предстоит сделаться связующим звеном между областью науки и миром литературы. Ваше дарование, тонкий вкус и любовь к русскому слову дает вам возможность, с одной стороны, не быть чуждыми трудов второго Отделения, а с другой — стоять в рядах представителей изящной словесности. В составлении Словаря русского языка, в критическом издании русских писателей вы, без сомнения, примете деятельное участие, состоя непременными членами комиссий по присуждению Пушкинских и других премий за литературные труды, вы, как художники слова, значительно облегчите работу ученым специалистам.

Ваш круг может и должен расти. Но да будет этот рост постепенен, чтобы служить не в ущерб Разряду изящной словесности, а к вящему его укреплению. От души выражаю пожелание, чтобы доблестный круг ваш расширялся не по веянию партийного духа, нередко свойственного печати и общественным толкам, не по личным пристрастиям и сочувствиям, а под влиянием строгой и осмотрительной разборчивости, в силу уважения к нравственному облику избираемого и всегда согласно с чуткой художественной совестью. Недаром Пушкин от истинного художника требовал взыскательности и суд его над самим собою считал высшим судом. Этот же возвышенный взгляд на поэтическое творчество должен быть приложен и к настоящей критике, задача которой — идти рука об руку с взыскательным художником и уметь понимать его.

Как от всего сердца не пожелать, чтобы каждому из нынешних и будущих членов Разряда изящной словесности, в память бессмертного Пушкина призванных пещись о русском слове, всегда и неизменно слышался пушкинский завет:

Константин Константинович остался доволен своей речью и впечатлением, которое она произвела на слушателей.

Круг почетных академиков рос, несмотря на негласное правило, что их число не должно превысить двенадцати. Вторые выборы состоялись 1 декабря 1900 года. Представлено было двадцать семь кандидатов. Больше всех голосов набрал П. Д. Боборыкин, которого рекомендовал Л. Н. Толстой (13 — «за», 4 — «против»). Избрали также юриста и литературного критика К. К. Арсеньева, очеркиста и этнографа С. В. Максимова, историка искусства В. В. Стасова.

Забаллотировали обоих кандидатов, предложенных Константином Константиновичем: графа Е. А. Салиас де Турнемир (4 — «за», 10 — «против») и князя Д. Н. Цертелева (3 — «за», 12 — «против»). Не прошли в почетные академики и такие известные писатели, как А. И. Эртель (2 — «за», 12 — «против»), Д. Н. Мамин-Сибиряк (3 — «за», 11 — «против»), Д. С. Мережковский (3 — «за», 11 — «против»).

Великий князь остался недоволен вторыми выборами. Но самыми злосчастными оказались третьи, когда 25 февраля 1902 года кроме восьмидесятичетырехлетнего А. В. Сухово-Кобылина избрали Максима Горького.

«Горький пользуется большим успехом, книги его расходятся десятками тысяч, но несомненно, что как ни значительно его дарование, оно не заслушивает такой преувеличенной славы. Самому же ему избрание принесет вред, еще больше вскрутив голову молодому писателю» (27 февраля 1902 г.).

Константин Константинович проголосовал против Горького, но вместе с еще тремя единомышленниками оказался в значительном меньшинстве. Что ж, Горький так Горький. Великий князь отдал сообщение о выборах в «Правительственный вестник», где его и напечатали 1 марта. Встретившаяся на выставке исторических портретов в Академии Наук 6 марта вдовствующая императрица Мария Федоровна подозвала его и попеняла об избрании Максима Горького. Но это была еще не беда. Во второй половине дня великого князя вызвал к себе министр народного просвещения П. С. Ванновский, который показал ему полученное от Николая II письмо. Император писал, что возмущен случившимся в Академии Наук, ибо политическая неблагонадежность Горького не позволяла даже выдвигать его в кандидаты. «Ни возраст Горького, — гневался государь, — ни даже коротенькие сочинения его[83] не представляют достаточное наличие причин в пользу его избрания на такое почетное звание».

Когда в «Правительственном вестнике» 10 марта появилось сообщение об отмене результатов выборов в почетные академики Алексея Максимовича Пешкова (Максима Горького), как состоящего под следствием по политическому делу, российскую общественность возмутил не столько сам этот факт, а то, что он подавался от имени Академии Наук, чье первоначальное решение не должно иметь обратной силы.

«Драматизм положения президента[84], — писал В. Г. Короленко 24 марта 1902 года Ф. Д. Батюшкову, — заключается в том, что по Высоч[ай]шей же воле не было опубликовано о Высочайшей воле, а подписано объявить от имени Академии».

На самом деле не государь бесцеремонно переложил свое решение на плечи академиков, а Константин Константинович проявил инициативу, не желая навлекать бурю негодования общественности на Николая II.