долгожданный остров – пологий, какой-то унылый, весь изрезанный оврагами. Покружились они, покружились – ни одного приличного разводья. Только недалеко от берега пара широких промоин.

Матвей Ильич посовещался с Масленниковым и решил: будем доктора бросать с парашютом. Запросили у радиста Бунге скорость и направление ветра, чтобы парашютиста снесло поближе к домику станции.

Буренин совершенно окоченел в неотапливаемом отсеке, а тут, как назло, меховые перчатки, полученные перед полётом, оказались на два размера меньше. Масленников предложил свои, но и они не подошли. Опаричев помог Паше надеть парашют, проверил, надёжно ли привязана медицинская сумка, унты, иначе при открытии парашюта их может сорвать напрочь. Пока они возились, машина легла на боевой курс, и Буренин услышал в наушниках шлемофона голос командира: «Приготовиться!»

Масленников открыл колпак блистера, и Буренин, поднявшись на ступеньку, просунул ноги в открытый люк и ухватился за поручни. Масленников хлопнул Пашу по плечу: пошёл!

Буренин подался вперёд и, отпустив поручни, полетел вниз, прямо в клубящиеся облака. Отсчитал три секунды свободного падения, как было условлено, дёрнул за вытяжное кольцо. Купол с шорохом помчался вверх. Рывок открывшегося парашюта. Но почему-то скорость падения почти не замедлилась. Буренин взглянул вверх и ахнул. Вместо купола над ним болталась огромная белая тряпка. Видимо, при динамическом ударе ткань парашюта не выдержала, и он почти полностью оторвался от кромки. Буренин попытался открыть запасной, но пальцы так задеревенели от холода, что он никак не мог ухватить вытяжное кольцо. Наконец это ему удалось. Запасной парашют мгновенно открылся. Но скорость падения оставалась ещё приличной, и он тяжело плюхнулся в промоину, нахлебавшись чёрной, горько-солёной воды, и потерял сознание. И тут выручил парашют. Порыв ветра надул купол, и он, словно парус, поволок Пашу к берегу. Буренин пришёл в себя от удара о ледяной припай. С трудом выкарабкался на лёд и, чувствуя, что замерзает, побежал по берегу, едва передвигая непослушные ноги. Силы были на исходе, когда его подхватил на руки выбежавший навстречу радист. Добравшись до станции, Буренин снял промокшую насквозь, отяжелевшую одежду, сбросил ставшие пудовыми унты и, наскоро растеревшись махровым полотенцем, принялся осматривать пострадавшего. Поставить диагноз не составило труда: тяжёлое ранение глаза. Нужна немедленная операция.

Паша отлично справился с задачей. Зимовщик был спасён. Прошёл не один месяц, прежде чем Буренин вернулся на материк.

Ну что, Гурий, добавить к сказанному?

31 января

Кончается самый долгий, самый суровый месяц полярной зимы. Льдина доплыла до восьмидесятой широты, и, по утверждению Миляева, пора бы появиться зорьке.

Она порадовала нас лишь однажды, украсив восточный край неба светлыми полосками. Её мягкие, чуть розовые тона плавно переходили в густую синеву предрассветного неба. Но природа радовала нас недолго. Низкие тучи нахлобучились чуть ли не на самые верхушки торосов. Повалил снег огромными тяжёлыми хлопьями.

А к вечеру опять заговорил лёд на южной окраине нашего поля. Гул стоит непрерывный, сопровождаясь скрежетом и хрустом наползающих друг на друга льдин. От толчков вздрагивает льдина, как это бывает при землетрясении. Только при землетрясении всё-таки под тобой матушка-земля, в надёжность которой изо всех сил стараешься верить, а здесь под нами многокилометровая бездна. Впрочем, нам достаточно и нескольких метров воды, чтобы успокоить свою душу. Не ровён час, и лёд может треснуть прямо под нашей палаткой. А через наш узкий снежный лаз и выползти не успеешь. Весёленькая перспектива.

Но торошение торошением, а чистота – залог здоровья. Намеченная на сегодня баня состоится, как говорится, «при любой погоде».

Гудела АПЛ, булькала вода в баке, и густые облака пара поднимались из дырки, проделанной в потолке, образуя странное лохматое облако. Помылись от души все, лишь Гурию я строго-настрого запретил даже подходить к банной палатке. Яковлев, человек дисциплинированный, повздыхал-повздыхал и смирился со своей немытой участью.

Ублажив себя банькой, все, распаренные, довольные, собрались в кают-компании. В такую погоду хорошо посидеть в тепле, побаловаться чайком, при особом желании – усладить себя после бани ещё кое-чем и, естественно, беседой о полярных экспедициях. Все уже считали себя достаточно опытными полярниками. Одни утверждали, что наиболее выдающимся полярным исследователем был Руаль Амундсен, другие отдавали предпочтение Роберту Пири. Гурий полагал, что выдающимся исследователем надо считать Фритьофа Нансена. У каждого были свои резоны.

– А вы, Михал Михалыч, как считаете? – спросил Зяма.

Сомов ненадолго задумался.

– Я бы всё-таки отдал свой голос Фритьофу Нансену. Если хотите, я вам кое-что могу рассказать интересное о Нансене. Удивительный он был человек. Не случайно он национальный герой Норвегии.

Все с таким интересом слушали Сомова, что не заметили, как, пыхнув, погас камелёк.

– Всё, хана, – с грустью сказал Ваня Петров.

– Ребята, а ведь это последняя бочка бензина, – заявил Курко. – Чё будем делать, бояре?

– Мёрзнуть, – тут же изрёк Миляев.

– Не будем! – воскликнул Зяма радостно. – Я знаю, где можно разжиться бензином.

– И много там бензина? – осведомился Константин Митрофанович.

– Наверное, Зяма обнаружил в торосах тайный склад, – усмехнулся Щетинин.

– Именно в торосах, – отпарировал Гудкович.

– Где же вы, Зяма, обнаружили эти запасы? – с интересом спросил Сомов.

– Да в самолёте. Ведь в баках разбитого самолёта запас бензина на весь обратный путь. Наверное, несколько тонн. Не меньше.

– Ай да Зяма! – радостно воскликнул Яковлев. – Ну, светлая голова!

– Да кто же вам разрешит жечь в камельке авиационный бензин? – усмехнувшись, спросил Комаров.

– А ничьего разрешения и не требуется, – сказал Курко.

– Моё требуется, – сердито сказал Комаров. – Все авиационные дела на станции поручены мне, и я не допущу, чтобы ценный бензин, предназначенный для заправки самолётов, расходовали на отопление.

– А мы тебя и спрашивать не будем, – зло отпарировал Курко.

– Ещё как будете, – сказал Комаров. – Сказано не разрешаю – значит, не разрешаю, и точка.

– И чего ты, Комар, выпендриваешься? – возмутился Дмитриев. – Тоже мне начальник нашёлся!

Но Комаров продолжал твердить своё: «Самолётный бензин расходовать не дам».

– Что значит «не дам»? – не выдержал невозмутимый Щетинин. – Что, мы по твоей дурости должны от холода дрожать, когда на аэродроме валяются несколько тонн бесхозного бензина?

– Это почему бесхозного? Он государственный, – упорствовал Комаров.

– Что ты чушь порешь? – снова вступил в спор Курко. – Самолёт уже давно в УПА (Управление полярной авиации). А бензин, что остался в баках, нигде не числится. Какого чёрта ты здесь раскомандовался?

– Ну что вы раскудахтались, как квочки в курятнике при виде петуха? – попытался разрядить обстановку Никитин.

Но в голосах спорщиков уже появились злобные нотки. Спор перерастал в серьёзный скандал.

Молчавший до этой минуты Сомов решил, что пора вмешаться. Зная поразительное упрямство Комарова, он понимал, что если Михаил Семёнович что-нибудь вбил