талантливейший переводчик Вильгельм Вениаминович Левик. Он переводил стихи и прозу с разных языков и делал это непревзойдённо, об этом пишет К. Чуковский в своей книге «Искусство перевода». А вот внешность у него была очень смешная: весь ужасно волосатый, даже из ушей у него торчали пучки волос, полный, и на мой взгляд, совсем некрасивый. Кроме того что он был замечательным переводчиком, он решил попробовать себя и в живописи. Он завёл себе мастерскую, где, помимо всего прочего, хранились и дорогие альбомы по искусству, которые он скупал, где только мог. И однажды ночью его мастерскую ограбили и унесли все его драгоценные альбомы. Левик срочно обратился в милицию, а потом прибежал к нам, слёзно умоляя купить всё, что смогут принести к нам эти бандиты. Он говорил, что выкупит все книги, лишь бы они были целы, потому что восстановить их было очень трудно. Разумеется, мы пообещали сделать всё возможное, и Левик, рассыпаясь в благодарностях, удалился.

Эти кретины (я имею в виду воров) заявились к нам чуть ли не в этот же день. Они были пьяными, шумными, и левиковские книги мы узнали сразу, особенно знаменитый и довольно редкий по тем временам двухтомник Микеланджело. Часть книг пришлось купить, чтобы взять у них паспорт и записать данные, а большую часть мы оставили под сохранную расписку под тем предлогом, что в кассе нет денег. Мол, придите попозже, «ужо уплотим». Бандиты были малость разочарованы, но поскольку на ближайшую выпивку им хватало, всё же убрались восвояси. Почему-то мне запомнился из них здоровенный белобрысый малый с губой, измазанной кровью. На что эти идиоты рассчитывали, было совершенно непонятно. Их тут же накрыли. И представьте себе, на суде Левик жаловался на нас за то, что мы купили краденые книги, которые ему теперь приходится заново выкупать. Насколько я помню, у нас его книги изъяли как вещественное доказательство, а на магазин повесили ещё одно «частное определение», вместо того чтобы сказать спасибо за помощь в возвращении краденого. После этого мы Левика невзлюбили и старались с ним не общаться.

Приходилось нам бывать и на опознаниях, и оценивать конфискованные книги. Помню один такой случай. Меня вызвали на опознание в какое-то отделение милиции. Передо мной сидели три женщины: одна – молодая хорошенькая блондинка, вторая – маленькая пожилая женщина, третью не помню. Ну, естественно, спросили, не узнаю ли я кого-нибудь из них. Я внимательно посмотрела на этих женщин и увидела, что маленькая пожилая судорожно стискивает руки, а молодая блондинка уверенно смотрит на меня. По стиснутым рукам пожилой женщины я поняла, что это она подозреваемая, обвиняемая, или кто там ещё. Однако, я не помнила её лица. Конечно, я могла бы сказать, что узнаю эту женщину, но решила не говорить. Я сыграла недоумение и отрицательно покачала головой. У меня было чувство, что меня сейчас уличат в неискренности и накажут за это. Но следователь, который прямо-таки ел меня глазами, просто очень расстроился. Когда женщин увели, он сказал мне: «Эх, Татьяна Львовна, Татьяна Львовна, а мы на вас так надеялись». Однако, я снова повторила, что никого не смогла узнать. Мне кажется, я поступила правильно. Во-первых, мне вовсе не хотелось топить эту тётку, не знаю уж, какая она там была жуткая преступница. Во-вторых, по всяким детективам я знала, что следующим вопросом будет: «А по каким признакам вы её узнаёте? Где вы её видели?» Что бы я ответила? Потому что она нервничает? По стиснутым рукам?

А потом, некоторое время спустя я вспомнила эту женщину. Она действительно раза два приходила к нам в магазин вместе с каким-то мужчиной, и они сдавали пару-тройку солидных научных книг. Почему моё опознание было так важно для следствия? Может быть, эта женщина была звеном страшной-престрашной преступной цепи? А может быть, следователю просто хотелось поскорее покончить с этим делом? Этого я никогда так и не узнала.

Что же касается конфискованных книг, то самым моим памятным делом были походы на Селезнёвскую улицу, в дом номер одиннадцать, где располагался ОБХСС. Меня пригласили туда оценивать иностранные книги какого-то крупного коллекционера, а может спекулянта или собственника? В те времена эти понятия очень тесно переплетались между собой, ибо советскому человеку ничего особо ценного в личной собственности иметь не полагалось. Кто же имел, был подозрителен, так как на трудовые копейки дорогие картины, старинные иконы, антиквариат и редкие книги приобрести было невозможно. Чёрный рынок, спекуляция, махинации очень часто имели прямое отношение к любому крупному коллекционеру. Ну, а были люди, которые только этим и жили. Чаще всего они были очень энергичны и предприимчивы. Они скупали, меняли, завязывали знакомства, ездили по стране, у них везде были свои люди. Лучше всего им было не высовываться, сидеть тихо-мирно, тогда их могли и не тронуть. Но некоторые из них были широко известны, и вся их деятельность приходила в результате к печальному концу. Одним таким ярким типом был некий Владимир М-з, известнейший коллекционер (спекулянт?) икон и прочих художественных ценностей. Кстати, его дача, обнесённая живописным забором из разноцветного булыжника, скреплённого цементом, примыкала к дачному участку Елены Павловны в Переделкине. Летом там жила его семья. Поговаривали, будто М-з был связан с нашими органами, то есть, работал на них, а когда, мол, слишком зарвался, они же его и взяли. Короче говоря, сколько-то времени он всё же посидел. Видеть мне его довелось всего один раз, в нашем магазине. Его привёл с собой другой известный коллекционер, который к этому времени перестал к нам приходить и на этот раз зашёл случайно. Звали его Игорь Васильевич Кочурин, и он поддерживал отношения, в основном, с Николаем Константиновичем Шенько. В то время М-з представлял собой очень странную фигуру: гибкий, чуть женственный, с длинными руками, одетый в чёрную водолазку, с бородой и усами и с патлами до плеч. Сейчас таких пруд пруди, а тогда он выглядел как-то непонятно. Он замахал руками Игорю Васильевичу, как лётчик на аэродроме, дающий «добро» на взлёт, и они вместе удалились.

На Селезнёвку я ходила несколько раз, пока не оценила всю кучу иностранных книг, конфискованных у какого-то коллекционера или спекулянта. Я там видела большое количество икон размером в человеческий рост, взятых из той же коллекции. И там же я встретила свою коллегу, товароведа из русского букинистического магазина Тамару Хохлову, которую призвали туда оценивать русские книги.

Однако вершиной моих хождений по уголовным делам был визит (или два визита, я сейчас не помню) в Лефортовскую