Я, приходя в Третьяковку, все время вспоминала судьбу Галиного папы, их дома и очень радовалась за Третьякова, что он умер за 20 лет до всех ужасов, которым предстояло свершиться. (Как это сочеталось в моей душе — не пойму. Я была верным октябренком, потом юным пионером, всегда готовым… А вот за Третьякова тем не менее радовалась. И Галиной семье сострадала.)

Га́лина нежная, утонченная внешность была совершенно обманчивой. За этой лилией скрывалась душа настоящей воительницы, бескомпромиссной и бесстрашной. Она порой пугала взрослых своими высказываниями. Меня же ее дерзость приводила в восторг.

Особенно не уважала Галя Хрущева. Собственно, именно благодаря Галиным характеристикам этого руководителя Страны Советов я и познала азы живого, лихого, скоморошьего моего языка, на котором уж если обозначат кого прозвищем, прилипнет — не смоется.

«Выражается крепко русский народ…» Это еще Гоголь отметил.

Галя доказывала правоту великого писателя на каждом шагу, особенно если речь заходила о Хрущеве. Галя имела твердое убеждение, что он появился на белый свет с одной целью: служить сатане и сгубить Россию.

Я слушала изо всех сил! Как-то даже вступила в разговор, что мне строго запрещалось по малолетству. Она когда завела про сатану, я тихо сказала:

— Бога нет, и сатаны нет. (Просто по-булгаковски получилось, но кто ж тогда знал.)

Галя это услышала своим чутким музыкальным ухом и отреагировала:

— И Бог есть, и сатана. Не волнуйся. Вот смотри…

Она схватила какую-то центральную газету (то ли «Правду», то ли «Известия»), на первой же странице которой красовались портреты наших руководителей.

— Смотри, — велела Галя. — Есть тут хоть одно красивое, человеческое лицо?

Вопрос прозвучал серьезный: не в бровь, а в глаз! Я сама все смотрела на эти портреты и искала хоть одного красивенького. Ну такого, чтоб понравился, чтоб влюбиться можно было, если б был молодой… Красивеньких не обнаруживалось совсем. Одни уроды.

— Ну что? — пытливо посмотрела на меня Танюсина подруга. — Нашла красивого?

— Нет красивых! — подтвердила я, не понимая, при чем тут нечистая сила.

— Запомни на всю жизнь: там, где нет красоты, там дьявол орудует. Настоящая красота от Бога. Уродство и фальшивая красота — от сатаны.

— Галь, она еще ничего не понимает, — миролюбиво вступилась Танюся. — Давай потом, когда подрастет.

— Все понимает, — отрезала Галя. — Ты, Танька, отстань. Она должна знать, где живет.

Танюся почему-то никогда не сердилась на свою Галю, даже если та грубила. «Она — человек с золотой душой» — так объясняла мне тетя насчет своей подруги.

— Смотри, — тыкнула Галя своим прекрасным длинным перстом прямо в портрет Хрущева (надо сказать, что она

его называла исключительно Хрущ, поясняя при этом, что это такой жук-древоточец), — смотри: Хрущ. У него же даже не лицо, а ж-па!

Никто и никогда у нас дома не говорил таких ужасов! Я думала — сейчас просто гром раздастся, потолок рухнет!

Нет! Танюся полуотвернулась, и я поняла: она смеется украдкой. Вот какие дела!

Не лицо, а жопа!

Естественно, такое выражение намертво впивается в детский мозг… Но об этом чуть позже.

Причины своей ненависти к «жучку-древоточцу» Галя не скрывала. Она говорила так:

— Украину в крови утопил? Утопил! Самым распоследним холуем у Сталина был? Был! А когда холуй до власти дорывается, он только и умеет одно: рушить!

Про Галины разговоры я вспомнила много позже, читая знаменитые мандельштамовские строки стихотворения «Мы живем, под собою не чуя страны…»:

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,

Он играет услугами полулюдей,

Кто свистит, кто мяучит, кто хнычит,

Он один лишь бабачит и тычет…

…Да, нам в тот период достался вождь из тех, тонкошеих, трепетавших от благоговения и страха при тиране. Он дождался своего часа и взялся править. И пошло-поехало — весь мир не переставал удивляться…

Безусловно, хулиганская Галина фраза, поразившая мое воображение, оказала свое тлетворное вляние на некоторые стороны моей тогдашней жизни. А именно: я, к удивлению старших, полюбила смотреть телевизор.

Телевизор появился у нас, когда мы переехали на новую квартиру. До этого я ходила смотреть некоторые детские передачи в гости к своей подружке Оле Боковой. У них был телевизор марки КВН, такой громоздкий аппарат с крохотным экранчиком, перед которым устанавливалась стеклянная линза с водой, увеличивающая изображение. Даже странно сейчас, что вокруг этого примитивного экрана собирались хозяева квартиры, их соседи (пускали всех — просмотр передач считался святым делом), рассаживались вокруг и сосредоточенно смотрели, боясь пропустить хоть слово.

Наш телевизор назывался «Старт-3». Экран его не требовал дополнительного увеличения. Прогресс шагнул далеко. К телевизору у нас не особенно пристрастились. Смотрели лишь иногда, музыкальные передачи, концерты в основном. Бывало, художественные фильмы. Мне разрешалось смотреть только детское. То есть — самое неинтересное. Впрочем, особо я не горевала. Было и еще кое-что, что мне смотреть не запрещалось, тем более показывали ЭТО днем. Это были речи Хрущева, которые он произносил на съездах и пленумах. Я садилась перед телевизором и вдумчиво вглядывалась в экран.

— Что тебе там интересно? — спрашивали тети. — Что ты понимаешь?

…Я смотрела на эти выступления с позиции Галиного определения лица нашего главного начальника. Внутри меня разливался счастливый детский смех. Как же она права! Как права!

Вот лидер страны говорит по-русски так, что ученику начальных классов сделали бы замечание.

— ОппортунизЬм, сицилизЬм, коммунизЬм…

И зал взрывается аплодисментами. И я для себя понимаю, почему ему можно, когда нам нельзя.

Потому что «не лицо, а…».

Лицу — нельзя, а ж… говорящая — это чудо света! Ей — можно!

Вот почему я смотрю и не могу наглядеться. Для меня это аттракцион.

Много чудес творит разбушевавшийся тонкошеий вождь. Ох, много.

Что помню лично я как непосредственный пожинатель плодов его деятельности:

— чудеса его внешней политики — он ухитрился рассориться со всеми, с кем мог, даже с очень близкими в идейном плане союзниками, он кричал американским дипломатам на приеме в Кремле: «Мы вас закопаем!» (это еще в 1956-м), а на сессии Генеральной ассамблеи ООН даже стучал туфлей и обещал показать американцам кузькину мать; над миром опять нависла угроза войны, на этот раз ядерной. Карибский кризис приблизил эту угрозу настолько, что дома всерьез обсуждали какие-то действия в случае, если бомбу на нас сбросят (от реальных попыток спастись до анекдота: «Что делать, если неподалеку сбросили атомную бомбу? — Завернуться в белую простыню и ползти на кладбище».