— Он умер! — воскликнула пораженная Грейс.

— Вы наверняка не исключали, что может быть и такое. Он никогда не отличался здоровьем, сильно болел. Вы, очевидно, давно не общались с ним.

— Да не так уж и давно, — заметила Грейс.

— Как минимум лет тридцать пять, — сказал Куинси. — Он умер в 1946 году.

Воздух за спиной Грейс внезапно словно вдруг похолодел, будто ей в затылок выдохнул мертвец.

— Тридцать один год, — ошеломленно произнесла она. — Вы, должно быть, ошибаетесь.

— Нисколько. Я был тогда еще юнцом, мальчиком на побегушках. Палмер Уэйнрайт являлся одним из моих героев. Я очень переживал, когда он умер.

— Мы случайно говорим не о разных людях? — спросила Грейс. — Он довольно худой, с заостренными чертами лица, светло-карими глазами и желтовато-бледной кожей. У него несколько более густой голос, чем можно предположить, глядя на него.

— Да-да, это Палмер.

— Ему где-то около пятидесяти пяти?

— Он умер в тридцать шесть, но выглядел он лет на двадцать старше, — сказал Куинси. — Он постоянно болел, просто не вылезал из болезней, и все закончилось раком. От этого он быстро состарился. Он был стойким человеком, но больше уже выдержать не мог.

«Его похоронили тридцать один год назад? — думала она. — Но ведь я только вчера его видела. У нас был весьма странный разговор в розарии. Что вы на это скажете, мистер Куинси?»

— Доктор Митовски? Вы меня слышите?

— Да. Извините. Послушайте, мистер Куинси, мне очень неудобно отнимать ваше драгоценное время, но это очень важно. Я думаю, что дело Бектерманов довольно тесно связано с тем личным делом, которое я хотела обсудить с мистером Уэйнрайтом. Однако я ничего не знаю об этих убийствах. Вы бы не могли рассказать мне, в чем там суть?

— Семейная трагедия, — сказал Куинси. — Накануне своего шестнадцатилетия дочь Бектерманов обезумела. У нее что-то случилось с головой. Кажется, она вбила себе в голову, что ее мать собирается убить ее до того, как ей исполнится шестнадцать, что, разумеется, было совершеннейшей ерундой. Однако она была в этом уверена и бросилась на мать с топором. Отец и гостивший в то время у них ее двоюродный брат пытались ей помешать, но она убила их. Матери все-таки удалось отнять у нее топор. Но девчонка не успокоилась. Она схватила каминную кочергу. Когда мать, миссис Бектерман, оказалась загнанной в угол и ее голова в любую секунду могла расколоться от удара кочергой, ей ничего не оставалось делать, кроме как пустить в ход топор. Она нанесла девочке всего один удар. Однако рана оказалась довольно глубокой. На следующий день ребенок скончался в больнице. Миссис Бектерман совершила убийство в целях самообороны, и против нее не было выдвинуто обвинения, но она так мучилась из-за убийства своей собственной дочери, что лишилась рассудка и оказалась в соответствующем учреждении.

— И благодаря этой статье мистер Уэйнрайт стал кандидатом на Пулитцеровскую премию?

— Да. У других репортеров этот материал читался как какое-то очередное сенсационное барахло. А Палмер был молодцом. Он написал трогательную и глубокомысленную статью о семье со сложными взаимоотношениями и серьезными эмоциональными проблемами. Отец был деспотичный человек, слишком много требовавший от своей дочери и, вероятно, испытывавший к ней противоестественное влечение. Мать неизменно чувствовала в отце соперника в стремлении добиться большей любви, доверия и преданности девушки, а когда поняла, что уступает, начала пить. Дочь подвергалась невероятному психологическому давлению, и Палмер в своей статье дал читателю понять и прочувствовать это давление.

Поблагодарив Росса Куинси за уделенное ей время и внимание, она положила трубку.

Некоторое время она так и сидела, уставясь на тихо гудевший холодильник, пытаясь переварить все, что ей было сказано. Если Уэйнрайт умер в 1946 году, то с кем же она вчера разговаривала в саду?

И какое отношение имели убийства Бектерманов к ней? А Кэрол?

Она вспомнила о том, что говорил ей Уэйнрайт: «Это бесконечное проклятие все еще продолжается, и сейчас ему пора положить конец... Я пришел сказать вам, что Кэрол в опасности... Вы должны помочь ей. Уберите от нее девчонку».

Ей казалось, что она вот-вот должна понять, что он имел в виду. И ей стало страшно.

Несмотря на то что за последние двадцать четыре часа произошло немало невероятных вещей, она больше не сомневалась ни в своем здравомыслии, ни в правильности своего восприятия. Она не теряла рассудка, была в абсолютно здравом уме и полностью владела собой. Угроза старческого маразма уже казалась нереальной. Она чувствовала, что объяснение всех этих событий было гораздо более страшным, более жутким, чем даже когда-то пугавшая ее перспектива старческого одряхления.

Она вспомнила еще кое-что из того, что Палмер Уэйнрайт говорил вчера в саду: «Вы не только та, кем себя считаете. Вы — не только Грейс Митовски».

Она понимала, что ухватилась за разгадку этой головоломки, чувствовала, что владеет знанием чего-то мрачного, давно забытого, ждущего пробуждения в памяти. Она боялась его пробуждения, но знала, что ей надлежит сделать именно это — ради Кэрол, а возможно, и ради себя.

Неожиданно в абсолютно чистом воздухе на кухне сильно запахло паленым деревом и смолой. До Грейс донесся треск огня, хотя сейчас здесь нигде не было пламени.

Ее сердце часто забилось, во рту пересохло, и появился неприятный привкус.

Закрыв глаза, она увидела перед собой горящий дом так же отчетливо, как и во сне. Она увидела двери подвала и услышала свой крик: «Лора!»

Она понимала, что это не просто сон. Это были воспоминания, давно забытые, ожившие сейчас, напоминающие ей о том, что она и на самом деле была не только Грейс Митовски.

Она открыла глаза. На кухне было жарко, душно.

Она почувствовала, что ее влекут какие-то неведомые ей силы, и подумала: «Хочу ли я этого? Стоит ли мне продолжать все это, чтобы добраться до правды и перевернуть все в своем маленьком мирке вверх дном? Справлюсь ли я?»

Все сильнее пахло дымом.

Все громче доносился рев пламени.

«Похоже, теперь уже назад не повернуть», — подумала она.

Подняв руки, Грейс поднесла их к лицу и потрясенно уставилась на них. Они были обезображены язвами. Кисти рук избиты и изодраны в кровь. В ладони вонзились занозы — занозы от деревянных дверей подвала, по которым она колотила так много лет назад.

* * *

В десять часов, когда зазвонил телефон. Пол уже около часа работал над романом. Все как раз только начало ладиться. Он несколько раздраженно схватил трубку:

— Да?

В трубке раздался незнакомый женский голос:

— Могу ли я поговорить с доктором Трейси?

— Я слушаю.

— Но... э-э...-та доктор Трейси, которая мне нужна, — женщина.