— Ваша жена уже болела?

Лаказ вздрогнул, как от пощечины.

— Нет.

— Что было потом?

— Обычная история. Мы влюбились. Я публичный человек, приходилось соблюдать осторожность. Было тяжело, хотелось рассказать о нашей любви всему свету.

— Она просила вас уйти из семьи, а вы не хотели, так?

— Нет. Вы ошибаетесь, майор. Я хотел бросить Сюзанну. А Клер была против. Говорила, что не готова, что это разрушит мою карьеру. Она отказывалась взваливать на себя ответственность, не зная, захочет ли разделить со мной жизнь.

Сервас уловил нотки сожаления в голосе политика.

— Потом Сюзанна заболела, и все изменилось. — Лаказ посмотрел на сыщика — в его глазах были бесконечная печаль и боль. — Жена сочла нужным высказаться предельно откровенно: у меня есть призвание и судьба, а Клер эгоцентрична, сосредоточена на себе и не поможет мне реализоваться. Она принадлежит к тому типу женщин, которые никогда ничего не отдают, но высасывают из других жизненную силу, чтобы подпитать себя. Сюзанна взяла с меня обещание… что, если ее не станет… я не отрекусь от своего будущего ради… ради той…

— Как она узнала о вашем романе?

Глаза Лаказа потемнели.

— Начала догадываться, провела собственное маленькое расследование… Моя жена была журналисткой. У нее потрясающее чутье, и она хорошо ориентируется в нашей среде. Скажем так: она хотела убедиться — но без подробностей.

— Вы курите?

— Да.

— Какую марку?

Депутат удивился, но ответил.

— Вы бывали у Клер?

— Да. Конечно.

— Не боялись, что кто-нибудь вас увидит?

Лаказ ответил после паузы:

— В лесу… есть проход… в ее сад. — Сервас остался невозмутимым. — На другом конце — площадка для пикника, у края дороги. Эту просеку не найти, если не знаешь о ее существовании… Я оставлял машину и шел пешком. Метров двести. Заметить меня могли только соседи Клер из дома напротив: их окна выходят в сад. Игра стоила свеч. И я всегда надевал куртку с капюшоном. — Он улыбнулся. — Знаете, игра в конспирацию нас возбуждала. Мы чувствовали себя сбежавшими из дома подростками. Вам знаком синдром «мы-против-целого-мира»?

Голос Лаказа сорвался, и сыщик подумал, что при некоторых обстоятельствах лучшие воспоминания превращаются в тяжелую ношу. Вот что интересно: будь депутат тем самым человеком, который следил за Клер, прячась в кустах, и курил одну сигарету за другой, рассказал бы он о секретном проходе? Возможно, он шпионил и выяснил, что у Клер есть кто-то еще? Юго? А куртка с капюшоном? Неужели на видеозаписи был Лаказ? Силуэт показался сыщику выше и стройнее, но он ведь мог и ошибиться. Почему Лаказ разоткровенничался? Вздумал — неосознанно — бросить вызов полицейскому, мол, «а ты докажи, что я виновен»?

— Еще вопросы? — спросил депутат.

— Пока нет.

— Вот и отлично. Я уже сказал, что окажу вам любую помощь. Но… вы, безусловно, отдаете себе отчет, в какой деликатной ситуации я оказался.

Да, политик есть политик. Мартен изобразил лицом непонимание.

— Я человек публичный, — раздраженным тоном напомнил Лаказ. — Политический класс этой страны агонизирует. Умирает. Мы утратили веру в себя; мы так давно делим власть, что больше не генерируем идеи и у нас нет ни малейшего шанса что-либо изменить. Скажу вам без ложного стыда, майор: я — восходящая звезда нашей партии. Я верю в свою судьбу. Через два года, когда наш президент проиграет выборы — а он их проиграет, — я возглавлю партию и в две тысячи семнадцатом окажусь на первой линии. Это будет год, когда левым тоже придется подводить итоги своей политики. Европа, как и весь остальной мир, станет ареной бунтов и восстаний. За такими, как я, будущее. Вы понимаете, что поставлено на карту? Вызовы, на которые нам предстоит ответить, важнее вашего расследования, гибели мадемуазель Дьемар и спасения моего брака.

Сервас не мог прийти в себя от изумления: этот человек — воплощенное честолюбие.

— И что же из этого следует?

— Я не могу позволить, чтобы хоть малейшая тень омрачила мою репутацию, я должен быть выше всех подозрений — как жена Цезаря. Именно такой лидер понадобится людям. Не запятнанный никакой коррупцией, не участвовавший в махинациях и скандалах. Вы должны вести расследование максимально деликатно. Вам ведь известно: если мое имя всплывет — пусть даже я совершенно чист, — кто-нибудь обязательно заявит, что дыма без огня не бывает, пойдут слухи… Но давайте забудем обо мне и поговорим о вашей карьере. Я могу быть вам полезен, майор. У меня есть могущественные друзья. Как на региональном, так и на национальном уровне. К моему мнению прислушиваются в высоких сферах. — Лаказ распалился. — Я рассчитываю на вашу сдержанность. И на вашу лояльность. Поймите, я не меньше вас хочу, чтобы негодяя, убившего Клер, нашли, но мне совершенно необходимо, чтобы при расследовании соблюдалась максимальная секретность.

Ну, вот все и прояснилось… Сервас чувствовал нарастающий гнев. Обещание «я сделаю все, чтобы помочь вам» забыто, Лаказ недвусмысленно предложил «обмениваться услугами». Мартен встал.

— Не утруждайтесь. Я двадцать лет не хожу на выборы, что делает меня невосприимчивым к любым аргументам электорального толка. Позвольте задать вам последний вопрос.

Лаказ кивнул.

— Вы раз в год бываете в Марсакском лицее, это мне известно. Что связывает вас с этим учебным заведением?

— Я там учился. Как вам объяснить… Марсак — особенное место. Он не похож ни на…

— Можете не объяснять. Я знаю.

Депутат ответил удивленным взглядом. Сервас кивнул и покинул хозяина дома.

В коридоре, ведущем в гостиную, он едва не столкнулся с женой политика. Она держалась очень прямо, смотрела в лицо Сервасу, и в ее глазах был ледяной холод. Сюзанна поднесла к сжатым, побелевшим от напряжения губам стакан с виски, но взгляд не отвела. Сервас понял молчаливое послание: она знала — и тоже рассчитывала на его, с позволения сказать, сдержанность. Но по другим причинам.

— У вас кровь на воротнике, сзади, — холодно произнесла женщина.

— Извините… — Мартен смешался и покраснел. — Простите за поздний визит.

— Тот, кто думает, что за порогом смерти ничего нет, ошибается. Там нас ждет вечное безмолвие. Это не каждому по плечу. — Она подняла глаза. — Убирайтесь.

Сервас прошел через гостиную к застекленной террасе. Женщина молча смотрела ему в спину. Он чувствовал себя разбитым. Мрак, царящий в этом доме, давил на него. Как и груз собственного прошлого, и пережитый на крыше ужас. Он на мгновение задержался под бетонным навесом, чтобы перевести дух и успокоиться. Перед ним простиралось темное враждебное пространство, боль в затылке не проходила, стучала под черепом, как напоминание — вот только о чем? Он поднял воротник и шагнул в темноту.