— Пожалуй, ты прав, придется тебя побрить.

— Ни за что.

— Дай взглянуть еще раз.

Она была рядом. Близко. Слишком близко… Он вдруг осознал, что их разделяет только тонкая атласная пижама на ее теплом загорелом теле. Увидел — как будто впервые — большой, почти мужской рот. Когда-то это их очень веселило, они говорили: «Наши рты нашли друг друга». Марианна начала ласкать его затылок… Сервас повернул голову.

Увидел ее глаза, уловил их блеск.

Он знал — сейчас неподходящий момент, им не следует… Прошлое останется прошлым. Никому еще не удавалось вернуть свое прошлое. Особенно такое, как у них. Невозможно. Если они попытаются, воспоминания утратят былую магию. Он еще может все остановить, это будет правильно.

Но волна желания уже захлестнула его. Пальцы Марианны скользнули по волосам Серваса, как ручейки, и несколько секунд он мог видеть только ее лицо и распахнутые, сверкающие, как озерная вода в лунном свете, глаза. Она поцеловала его в уголки губ, обняла, обвив руками спину, и тишина вокруг них сгустилась. Они поцеловались. Обменялись взглядами. Снова поцеловались. Словно пытались удостовериться в реальности происходящего и подлинности обоюдного желания. Сами собой вернулись былые жесты, то, как они занимались любовью в молодости: долгие поцелуи с закрытыми глазами, отказ от себя, взаимопроникновение. Бывшая жена Серваса Александра всегда «застревала на пороге», потому что хотела доминировать даже в постели. Мартен и с закрытыми глазами мог узнать язык Марианны, ее рот и эти поцелуи. Их рты и вправду нашли друг друга. У Серваса были другие женщины — после Марианны и даже после Александры, — но ни с одной из них не возникало такого чувства сопричастности и взаимодополняемости.

Сервас торопливо раздевал Марианну, узнавая все, что когда-то так возбуждало его, — золотистое руно на лобке, длинную шею, широкие плечи, соски, родинку, тонкую талию и хрупкие руки, крепкие бедра, сильные ноги и мускулистый, как у юного атлета, живот. Узнал он и это потрясающее движение, когда она выгнулась, подалась ему навстречу, прижалась влажным лоном. Сервас осознал, что воспоминания об этой женщине никуда не уходили, они дремали в подсознании, ожидая возрождения. Ему показалось, что он вернулся домой.

Циглер совсем не хотелось спать. Она вернулась к прежнему образу жизни и по ночам занималась любимым делом — искала информацию, систематизировала и перечитывала свои заметки на ноутбуке, с которым по требованию Жужки рассталась на все время отпуска.

Фотографии и газетные вырезки, пришпиленные к стенам в кабинете, были наглядным доказательством ее одержимости. Если бы членам парижской розыскной группы, с которой контактировал Сервас, пришло в голову войти в компьютер, они бы поразились количеству и содержательности информации, собранной Ирен о Гиртмане.

Она нашла в архивах швейцарской прессы кладезь сведений о детстве Гиртмана, годах его учебы на юридическом факультете Женевского университета, карьере прокурора, трехлетней работе в Гаагском международном трибунале. Одна швейцарская репортерша не пожалела времени и дотошно расспросила всех близких и дальних родственников, соседей и жителей Эрманса — маленького городка на берегу Женевского озера, где прошли первые годы жизни Гиртмана. Специалисты знают, что в детстве любого серийного убийцы всегда есть знаки — предвестники будущей судьбы: застенчивость, нелюдимость, неумение общаться, нездоровые вкусы, исчезновение соседских котов и собак… Именно эта журналистка раскопала факт, настороживший сыщиков. Когда Гиртману было десять, при невыясненных обстоятельствах погиб его восьмилетний брат Абель. Случилось это во время летних каникул. Родители мальчиков только что расстались и отправили детей к бабушке с дедушкой, на ферму. Дом стоял на берегу озера Тун, что в бернском Оберланде: потрясающий вид, синь над головой, синь под ногами, а на заднем плане — цепочка ледников, похожих, по меткому определению Шарля Фердинанда Рамюза, на «пирамиду тарелок на стойке». Пейзаж с открытки. Старики держали коров и гусей, была у них и голубятня. Многие свидетели рассказывали, что Юлиан был замкнутым ребенком, сторонился других детей и играл только с младшим братом. Юлиан и Абель совершали долгие велосипедные прогулки вокруг озера, иногда длившиеся до самого вечера. Они сидели на мягкой пышной траве и смотрели, как у подножия пологого холма, на озерных водах, плавают белые яхты, слушали мерный перезвон колоколов в долине — их веселую перекличку разносили по округе атмосферные потоки.

Однажды вечером Юлиан вернулся домой один и, отчаянно рыдая, признался, что в начале каникул они познакомились с мужчиной по имени Себальд и каждый день тайно с ним встречались. Себальд — по словам Юлиана, ему было лет сорок — учил их «куче всяких вещей», но в тот день был странным и злым. Когда Юлиан сказал, что Абель прячет в кармане два базельских печенья, Себальд попросил дать ему одно. «Готов поспорить, что Абель — маменькин любимчик, так, Юлиан? Тебя-то, наверное, любят меньше?» Малыш ни за что не хотел делиться лакомством, и тогда Себальд якобы спросил вкрадчивым тоном: «Что будем делать?» — и братья испугались. Абель захотел домой, и тогда Себальд велел Юлиану привязать его к дереву. Тот не только боялся этого человека, но и хотел ему понравиться, а потому подчинился, несмотря на мольбы брата. Потом Себальд приказал Юлиану натолкать Абелю в рот земли и листьев, чтобы наказать за жадность, пока они будут есть печенье. Тут-то Юлиан и сбежал, бросив Абеля с Себальдом.

Бабушка с дедушкой и их соседи бросились в лес, но не нашли ни Абеля, ни Себальда. Неделю спустя тело мальчика обнаружили на берегу озера. При вскрытии выяснилось, что ребенка утопили, удерживая его голову под водой. Швейцарская полиция не нашла не только Себальда, но даже признаков его существования.

Журналисты с упоением копались в прошлом Гиртмана, но не выяснили ничего сенсационного. В университете у него было с полдюжины интрижек и всего один серьезный роман — с будущей женой. Пресса гонялась за бывшими подружками Гиртмана и соучениками по юрфаку — и получала противоречивые свидетельства. Кто-то описывал Юлиана как образцово-показательного студента, другие рассказывали о его завороженности смертью и всяческой мрачно-похоронной дребеденью. Гиртман якобы жалел, что не пошел учиться на медицинский, — у него были до странности обширные познания в анатомии. В интервью, опубликованном в «Трибюн де Женев», студентка по имени Жилиан заявила следующее: «Он был интересным и забавным, от него не исходили ни опасность, ни угроза. Он всегда ловко манипулировал людьми, умел заговаривать зубы, привлекал манерой одеваться, музыкальными и литературными пристрастиями, тем, как смотрел на вас…» Одна журналистка связала исчезновение молодых женщин с присутствием Гиртмана в соседних с Швейцарией странах, где это произошло. Во многих статьях упоминался тот факт, что Гиртман работал в Международном трибунале в Гааге и выступал на стороне обвинения в процессах об изнасилованиях, пытках и убийствах, совершенных военными, в том числе из контингента «голубых касок».

Циглер составила примерный и наверняка далеко не полный список «возможных» жертв бывшего прокурора в Швейцарии, Доломитовых и Французских Альпах, Баварии и Австрии, включив в него и несколько подозрительных исчезновений в Голландии, произошедших именно в тот момент, когда там находился Гиртман. В числе последних был тридцатилетний проныра-журналист, который что-то пронюхал раньше всех остальных. Он и любовник Алексии были единственными жертвами Гиртмана мужского пола. На счет швейцарца записали исчезновение американской туристки на Бермудах, хотя власти приняли версию о нападении акулы. Пресса и полиция сходились в том, что за двадцать пять лет Гиртман совершил не меньше сорока убийств. Циглер считала, что их было не меньше ста. Ни одного тела так и не нашли… Никто не прятал трупы лучше Гиртмана.