И больше мы почти не разговаривали на нашем пути обратно на Блэкджек-роуд. Мы ехали по автостраде, я смотрела в окно, наблюдая за внешним миром. Я видела совершенно новые районы пригорода, с кирпичными домами, образующими кристаллические решетки. Дома были расставлены так, что напоминали ряды безукоризненных вставных зубов, обнажившихся в неуверенной улыбке. Я видела, как потом они уступили место опустелым кварталам, где земля была пятнистой и где местами по углам стояли всклокоченные камедные деревца, напоминавшие кисточки по краям ковра. Казалось, что земля не вполне понимает, что же она собой представляет, как человек, недостаточно зрелый, чтобы это понимать, но уже и не столь юный, чтобы быть свободным от желания это понять, или же как кто-то неуклюжий и тощий, кого со всех сторон пихают и толкают мощные растущие побеги жизни.

Но потом, незаметным для меня образом, земля плавно превратилась в бесконечно тянущуюся мозаику из выжженных солнцем желтых полей, рядов кипарисов, маленьких городков со старинными пекарнями и пабами. И вот мы уже в деревне. Это было так, словно катившаяся мимо нас земля и огромное пространство неба расчищали для чего-то путь, словно все это взывало к моему сознанию и предлагало ему неспешную прогулку, предлагало ему собраться и удержать свое маленькое, дающее надежный кров естество, которое ночь растрепала и растянула до бесформенности. Город вызывающе полыхал за моей спиной, серый и высокий, похожий на голодного властелина, больной и яркий, призывно размахивающий флагом, желающий продолжения. Но я смотрела на небо, которое расстилалось надо мною, такое синее, такое спокойное, и мое сознание не могло сделать ничего иного, кроме как без остатка в него излиться. Это что, кусочки пришедшего ко мне знания начали окутывать меня, подобно новому теплому свитеру? Я не могла сказать, что мне в нем было вполне уютно и что он был мне впору, но это было неплохо — то, что он был чуть великоват. Это оставляло простор для движения.

К тому времени, как мы свернули на Блэкджек-роуд и достигли поворота, вдоль которого гнездятся все наши домики, уже стемнело и показалась луна. Я поневоле обратила внимание на то, что в комнате Гарри Джейкоба не было света. Папа заметил мой взгляд.

— Гарри отправился на север. Он уехал сегодня.

— Сегодня, — отозвалась я почти беззвучным эхом. Я снова посмотрела на дом Джейкобов цвета мятной жевательной резинки. Он выглядел иначе. Неожиданно он стал таким же, как и любой другой старый дом.

— Ты сказал, он уехал на север? — уточнила я у папы, и мой голос прозвучал нетвердо.

— Так говорит Энн Джейкоб. Он поехал в Беллинген, на ферму брата, чтобы там помочь. Его брат сломал ногу. А потом он планирует поездить по окрестностям.

— Ну, а на сколько он уехал? — нахмурилась я.

Папа боролся с моим велосипедом, вытаскивая его из багажника.

— Я не знаю, Мэнни. Должно быть, это ты подала ему такую идею, только сама ты уехала на юг.

Он покатил велосипед в гараж, а я порадовалась тому, что на минуточку осталась одна. Я понимала, что папа не планировал потрясти меня этой новостью. Он даже не знал, что Гарри и я однажды, на какое-то мгновение, влюбились друг в друга, но я, без сомнений, была потрясена. А что, Гарри и я были влюблены друг в друга? Я не знала, что там между нами происходило. Но я точно знала, что мне не понравился его отъезд. Я глубоко и печально вздохнула. Мне не нравилось, когда люди меня покидали. Мне это просто не нравилось. К чему утруждать себя и начинать к кому-то нежно относиться, если ты можешь быть почти уверен, что все они уйдут?

Я не могла до конца поверить, что это правда. Как мог Гарри уехать? Гарри было не положено уезжать, и я начинала чувствовать, что в моем сознании вот-вот произойдет вспышка ярости. Гарри Джейкоб уехал с Блэкджек-роуд, сказала я своему сознанию и повторила это несколько раз, как будто обучала собаку команде «Сидеть!». Я даже представила себе, как он уезжает. Я увидела, как он растворяется вдали.

Вы словно имеете определенную форму: вы как маленький стаканчик, и жизнь все льет и льет в вас свое варево, и вам или надо становиться больше, или же варево начнет литься через край, или же, того хуже, вы треснете. Если я не хотела треснуть в ту же минуту и на том самом месте, мне надо было стать больше. Безусловно, я не чувствовала, что стала больше, но я знала точно, что дела обстоят именно таким образом. Это было вот какого рода уравнение: один минус один равняется ничему, в том смысле, что Гарри исчез в северных краях, а я буду вечно, вечно, тоскуя, ждать, что он вернется.

Я посмотрела на его темное окно и взяла себя в руки. Просто посмотрела на него и на этот раз не позволила сознанию уклониться в сторону. Я просто разрешила себе осознать, что Гарри уехал. Мое сердце наполнилось тяжестью, а я взяла его с собой и тихо занесла внутрь, как большой чемодан.

Я пошла в свою комнату и села на кровать. Зашел папа и сел рядом со мной. На мгновение мне показалось, что он собирается произнести небольшую речь, потому что он выглядел взволнованно и смущенно. Он потер пальцем подбородок и вздохнул.

— Мэнни?

— Да?

— Я знаю, тебе тяжело жить здесь со мной одним.

— Все нормально, папа. Правда. Сейчас я бы и не хотела жить где-нибудь в другом месте.

— Да. Думаю, да. — Он печально кивнул.

Мне было не по себе оттого, что я вынуждаю его думать, что мне его недостаточно. Некоторое время он смотрел в окно, и между нами стояла большая спокойная тишина. Он глубоко вдохнул и снова заговорил.

— Мэнни?

— Да?

— А как ты отнесешься, если с нами станет жить Айви?

— Отличная мысль, — просияла я.

Я сияла не оттого, что мне так понравилась эта идея, ведь мне и самой она еще раньше пришла в голову. А оттого, что и папа об этом подумал тоже. Это означало, что он думал обо мне, и о нас, и об Айви, о наших жизнях, о корабле. Это означало, что он думал о чем-то еще, кроме своих животных. Может быть, он не всегда будет простым пассажиром. Может быть, вот случилась моя короткая поездка на юг и закончилась, а в нем тоже зародилось что-то новое.

Он просиял мне в ответ, и казалось, что это сияние движется от него ко мне и обратно, как в научно-фантастическом фильме, где из его и моей груди исходят лучи белого сияния, связывая нас воедино, на корабле, который все летит и летит, пронзая космическое пространство, к неведомым мирам… Но потом папа поцеловал меня и сказал «спокойной ночи» так же, как он это делал всегда, и я поняла, что Голливуд закончился и я снова оказалась в своей жизни, в своей комнате, в своей кровати. Хотя бы в чем-то можно быть полностью уверенным, подумала я.

Я взяла книгу ноктюрнов и стала внимательно рассматривать картины. Я пыталась рассмотреть, как кисть это делает, совершая столь маленькие движения, но вызывая этим чувство столь большого одиночества. Я поняла, что мне нужно сделать. Мне нужно написать копию одной из картин, просто чтобы понять, как это происходит. А может, я напишу вид из того тоннеля, отправлю его Гарри, и, если он ему понравится, Гарри вернется на Блэкджек-роуд. Ему придется вернуться, рано или поздно.