Вот и он, и Метлина скрылись за дверью.

Настасье Селиверстовне показалось, что в комнате вдруг стало ужасно тихо, ужасно пустынно.

– Да что ж это? – прошептала она, заломив руки. – Одна, всегда одна… чужая… никому не нужная… а ему – только помеха, тягость!..

И она понимала, что иначе быть не может, и она его не винила. Куда же ей в самом деле? Туда, за ними, в незнакомый дом, где он будет изгонять беса из порченой девушки?.. Что же она там будет делать – только мешать! Кому она нужна?.. Он, которого она прежде так низко ставила, – он всем нужен, он – святой… святой… А она – грешница, недостойная любви его… Ведь вот, барыня эта так прямо и сказала… И барыня права…

Ей вспоминались прожитые годы, вся ее семейная жизнь – и все теперь являлось перед нею совсем в новом свете. Она все яснее и яснее начинала видеть то, чего прежде не видела. Она вспоминала отвратительные сцены, бывавшие между нею и мужем. Она всегда считала себя правой. Теперь же ей очевидно стало, что всегда она была виновата, а он прав. Он молчал, он выносил спокойно, невозмутимо нападки, бессмысленные упреки, брань, побои… Он выносил все это не из слабости – теперь она начала понимать, что не из слабости…

Будто яркий свет ударил ей в лицо, она закрыла глаза, краска стыда залила ее щеки.

Она все поняла и ужаснулась.

Отец Николай, погруженный в свои мысли или, вернее, в духовное приготовление к той борьбе, которая его ожидала, совсем не заметил дороги. Метлина, видя его молчаливость и задумчивость и инстинктивно замечая его состояние, не развлекала его разговором. Но дорога показалась ей длинной.

Что-то там происходит? Она уж даже раскаивалась, зачем оставила дочь одну. Ведь она могла написать отцу Николаю, попросить его приехать, и он не отказал бы ей. А теперь мало ли что могло случиться с Катюшей, ведь прошло сколько времени… Но она возвращается с отцом Николаем. Бог милостив!..

Эта мысль ее успокаивала, и она принималась про себя горячо молиться за дочь.

Наконец доехали. Вот они у двери. Дверь им отворяла Зина. В этом, собственно говоря, для Метлиной ничего не могло быть странного: Зина нередко посещала их и старалась, хотя до сих пор и безуспешно, сблизиться с Катюшей, развлечь ее, помочь ей выйти из странного состояния, в котором она находилась. Но, взглянув на лицо красавицы камер-фрейлины, Метлина невольно вздрогнула.

– Зинаида Сергеевна, голубушка вы моя… что случилось?

– Успокойтесь, пожалуйста, – дрожавшим голосом выговорила Зина.

В то же мгновение она заметила отца Николая.

– Ах, какое счастье, – воскликнула она, – батюшка, это сам Бог вас посылает!

Метлина уже бежала к дочери. Отец Николай поспешно снимал с себя шубу, а Зина отрывисто, почти задыхаясь, ему говорила:

– С час тому прибежала ко мне горничная девушка… говорит: с барышней худо, а ни отца, ни матери нет… Он с утра по своей должности в Царское уехал, а когда она вернется, не знают, ждут, а ее все нет… Я поспешила и застала Катюшу такою… сами увидите, батюшка, что с нею делается… глядеть ужасно… Пойдемте, ради Бога!..

Но звать отца Николая было нечего, он не шел, а почти бежал, хотя лицо его и оставалось не только спокойным, а даже радостным. Он чувствовал в себе силу, приток необычайной бодрости, того особенного, неизъяснимого состояния, которое находило на него, когда надо было спасать ближнего.

Они в комнате Катюши. Метлина, как была закутанная в шубу, склонилась над кроватью дочери. Та лежит неподвижно, бледная, с закрытыми глазами. Метлина обернулась в ужасе к отцу Николаю, зубы ее стучали.

– Батюшка! – простонала она. – Что же это… она умирает?

Отец Николай быстрым шагом подошел к кровати и перекрестил Катюшу. В этот же самый миг ее всю передернуло. Она открыла глаза, со страхом и отвращением взглянула на священника, все черты ее исказились до неузнаваемости. Она взвизгнула страшным, не своим голосом, поднялась с кровати, хотела бежать, но вдруг упала на пол.

С нею начались конвульсии. Быстро-быстро тело ее стало принимать самые неестественные положения. Она откинула голову назад, оперлась теменем об пол и вся изогнулась, так что пятки ее почти касались головы. В таком положении, без помощи рук, она передвинулась до половины комнаты. Затем в мгновение ока, опять-таки без помощи рук, встала на ноги и выпрямилась, потом упала на грудь и так ползла, не шевеля ногами и руками.

Метлина, вся дрожа и обливаясь слезами, кидалась к ней, но ее как будто что-то не пускало. Зина, бледная, глядела, не веря глазам своим. Сам отец Николай в первую минуту как бы смутился: он никогда еще не видал ничего подобного. Губы его шептали молитву, и он время от времени издали осенял Катюшу крестным знамением.

Она его не видела, не могла видеть, так как зрачки ее открытых глаз совсем закатились кверху. Но каждый раз, как он осенял ее крестным знамением, она вся вздрагивала и неистовый ее вопль оглашал комнату.

Несколько десятков раз, с ужасающей быстротою, Катюша изгибалась вся в дугу, почти в круг, и затем мгновенно выпрямилась. Потом она сделала какой-то невероятный прыжок аршина на два от пола и со всего размаху упала, ударясь головою о стул.

Несчастная Метлина с раздирающим душу криком кинулась к дочери, думая, что та разбила себе голову. Иначе не могло и быть, так как спинка стула, о которую виском ударилась Катюша, от удара сломалась. Между тем на виске не было никакого знака. Катюша быстрым движением отстранила мать, подбежала к своей кровати и села на нее.

Теперь она как будто успокоилась. Так продолжалось с минуту. Отец Николай все громче и громче читал молитву и подходил к кровати. Вдруг опять визг. Но Катюша неподвижно сидит, будто окаменелая, зрачки ее глаз по-прежнему закатились, совсем их не видно. Лицо ужасное, неузнаваемое, красное, шея раздута…

– Зачем ты здесь? – воскликнула она хриплым голосом. – Зачем ты пришел меня мучить?.. Уходи, мне тебя не надо!.. Разве с тебя не довольно, что ты обманул отца и мать… меня не обманешь… Смотри!.. – и она показывала ему что-то: – Видишь?!

Отец Николай ничего не видел и не слышал. Он был весь углублен в молитву, он чувствовал определенно и ясно, что перед ним как бы какое-то препятствие, как бы какая-то стена обступила его со всех сторон, и через эту стену он должен проникнуть. Но стена эта страшно холодна – на него так и дышит от нее ледяным холодом, и она только тогда его пропустит, когда он превратит этот холод в тепло… и тепло это он должен извлечь из себя…

Он напрягает всю свою силу, все свое сердце – и тепло растет, растет, усиливается, непрерывной струей льется на холодные камни… и камни теплеют… Все существо отца Николая наполняется неизъяснимым усилением, неизъяснимым чувством жалости и любви. Он давно уже забыл о себе. Он только любит, только верит, только множит в себе благодатное тепло, изливающееся на стоящую перед ним преграду…