Понятно, зачем Хинеста торопилась во дворец: узнав от доньи Флоры, какая опасность грозит Фернандо, она решила еще раз испытать свою власть над доном Карлосом. Только теперь у нее не было ни пергамента, удостоверяющего ее происхождение, ни миллиона, который она внесла в монастырь.

Предполагая, что у ее брата такая же короткая память, как у всех королей Испании, она решила, что для него, как и для всего света, она теперь простая девушка, бедная цыганка Хинеста.

Но она надеялась, что слезы и мольбы, ее искренность смягчат холодное, неприступное сердце дона Карлоса.

Одно обстоятельство пугало ее: вдруг ей не удастся добраться до короля. К ее великой радости, дверь перед ней распахнулась, стоило ей произнести свое имя.

Донья Флора, дрожа от волнения, боясь утратить последнюю надежду, осталась ждать Хинесту у ворот.

Хинеста пошла за царедворцем. Он отворил дверь в покой, превращенный в кабинет, отступил, пропуская молодую девушку, и, не доложив, затворил за ней дверь.

Дон Карлос ходил взад и вперед большими шагами, опустив голову на грудь, устремив глаза в землю, словно тяжкий груз — полмира — лежал на плечах этого девятнадцатилетнего исполина.

Хинеста преклонила колена и застыла в этой позе. Так прошло несколько минут — король, казалось, не замечал ее.

Но вот Карлос поднял глаза, остановил на ней взгляд — из рассеянного он постепенно превратился в вопрошающий — и осведомился:

— Кто вы такая?

— Вы забыли меня, ваше величество? Как же я несчастна! — отвечала цыганка.

Тогда дон Карлос, сделав над собой усилие, постарался припомнить ее: его взор порою как будто яснее видел будущее, нежели картины прошлого.

— Хинеста? — спросил он.

— Да, да, Хинеста, — прошептала девушка, радуясь, что он узнал ее.

— Послушай, — сказал он, останавливаясь перед ней, — ведь нынче или завтра, если ничто не помешает, прибудет гонец из Франкфурта!

— Какой гонец? — не поняла Хинеста.

— Тот, что должен возвестить, кому, мне или Франциску Первому, будет принадлежать отныне империя.

— Бог даст, вам, государь, — отвечала Хинеста.

— О, если я стану императором, — воскликнул король, — я начну с того, что снова захвачу Неаполь, как я обещал папе, Италию, которую я уступил Франции, Сардинию, которую я…

Дон Карлос умолк, вспомнив, что он не один, что разглашает свои замыслы.

Он провел рукой по лбу.

Хинеста воспользовалась его молчанием.

— Если вы станете императором, вы помилуете его, государь?

— Кого?

— Фернандо — того, кого я люблю, за кого буду молиться до конца своих дней.

— За сына, давшего пощечину отцу? — с расстановкой проговорил дон Карлос и нахмурился, казалось, слова ему даются с трудом, — Хинеста поникла головой.

Что оставалось ей, бедняжке, делать после такого обвинения, да еще перед таким обвинителем? Одно — пасть ниц и плакать! И она упала к ногам короля и разрыдалась.

Дон Карлос несколько секунд смотрел на нее, а она не смела поднять глаз, — разумеется, она была бы поражена, заметив, как в его взгляде промелькнула искра сочувствия.

— Завтра, — произнес король, — ты узнаешь вместе со всей Гранадой о моем решении. А пока оставайся во дворце, ибо все равно — жить или не жить преступнику — ты не вернешься в монастырь.

Хинеста поняла, что все просьбы тщетны, и, поднимаясь, прошептала:

— О государь! Не забывай, что я, чужая тебе перед людьми, — твоя сестра перед богом.

Дон Карлос сделал знак рукой, и Хинеста удалилась.

Донья Флора ждала ее у ворот. Хинеста рассказала о встрече с королем.

Мимо прошел придворный, по велению короля он искал верховного судью. Девушки двинулись вслед за ним, надеясь узнать новости у дона Иниго.

Меж тем донья Мерседес, преклонив колена, молилась у себя в комнате и ждала с тревожной тоской, как ждали Хинеста и донья Флора. Она была в своей прежней спальне — ведь тут дон Фернандо, ее отверженный, но еще свободный сын, навещал ее. Счастливая была пора!

Бедная мать! Она дошла до того, что называла счастливыми те дни, когда изнывала от страха, тоски, тревоги.. Да, но тогда она находила утешение в мечтах. Теперь все мечты рухнули, надежды почти не осталось.

Она послала Беатрису и Висенте разузнать что-нибудь о сыне.

Новости становились все страшнее и страшнее. Сначала она надеялась, что дон Фернандо скроется в горах. Он уйдет в горы, убеждала она себя, а оттуда спустится в какой-нибудь порт, сядет на корабль и отправится в Африку или Италию.

Ей не доведется больше увидеть сына, зато он будет жить!

Но в первом часу пополудни она узнала, что он раздумал бежать и, преследуемый ревущей толпой, бросился на площадь Лос-Альхибес. В два часа ей стало известно, что он сражается в башне Вела, убил и ранил восемь или десять человек.

В три часа сообщили, что Фернандо сдался дону Иниго и, дав честное слово не бежать, без стражи отправился в тюрьму.

В четыре часа слуги доложили, что король обещал верховному судье не выносить приговор, пока сам не допросит обвиняемого.

В пять часов она узнала о словах короля, сказавшего Хинесте, что завтра она вместе со всей Гранадой узнает его решение. Итак, значит, завтра будет вынесен приговор. Какой же?

А вечером до нее дошли какие-то смутные, страшные слухи. В городе говорили, — правда, пока никаких доказательств не было, — так вот, в городе говорили, будто король приказал верховному судье ночью воздвигнуть эшафот на площади Лос-Альхибес.

Эшафот, — но для кого?

Король посетил с доном Иниго тюрьмы, но там он раздавал помилования.

Для кого же эшафот, неужели для дона Фернандо? Но был ли такой приказ?

Висенте вызвался все разузнать, обещав всю ночь провести на площади Лос-Альхибес, выяснить, что там произойдет, и рассказать обо всем своей госпоже.

В девятом часу вечера он вышел из дома, но не прошло и часа, как вернулся, говоря, что добраться до площади Лос-Альхибес невозможно, ибо все подступы к ней заняты стражей. Оставалось одно: ждать и молиться.

И донья Мерседес решила провести ночь в молитве. Она стояла на коленях и слышала, как ночные сторожа выкрикивают час за часом. Едва отзвучал заунывный голос, возвестивший полночь и призывавший жителей Гранады ко сну, как раздался громкий скрежет ключа в замочной скважине, — в эту дверь обычно входил дон Фернандо.

Стоя на коленях, она быстро обернулась и увидела, как дверь отворилась и перед ней появился человек в широкополой шляпе, скрывавшей его лицо, и длинном плаще. Ключ от этой двери был только у ее сына.