Надир-шах постарался учесть эту ошибку и своим следующим ставленником в Хиве назначил уже более легитимного правителя – Абу-л-Мухаммад-султана, сына прежнего хана Ильбарса III (казненного самим же шахом!). Чтобы подчекнуть законность назначения и привлечь население Хивы на сторону нового правителя, шах повелел ему именоваться Абу-л-Гази II (в честь знаменитого хивинского хана середины XVII в.). Однако и этот претендент был воспринят как незаконный правитель; он продержался несколько лет на троне лишь благодаря персидским войскам. Сразу после смерти Надир-шаха и начавшейся в Иране анархии он был свергнут и убит хивинцами, которые предпочли ему в качестве своего монарха очередного казахского султана [МИКХ, 1969, с. 468–469; Munis, Agahi, 1999, р. 66–68] (см. также: [Атдаев, 2010, с. 69–77]). Впоследствии в борьбу за хивинский престол вмешалась еще одна иностранная держава – Бухарское ханство. В 1748 и 1757 гг. эмир Мухаммад-Рахим, фактический правитель Бухары, содействовал возведению на трон казахского султана Каипа и хивинского принца-изгнанника Тимура-Гази соответственно. В 1771 и 1779 гг. брат Тимура-Гази, Артук-Гази, и еще один родич, Пулад-Гази, также вступали на хивинский престол при поддержке Бухары. Все эти ханы вызывали недовольство местной знати приверженностью «к подножию престола эмира», в результате чего в Хиве каждый раз «происходила смута», приводившая к свержению бухарских ставленников, причем трое были изгнаны, а Тимур-Гази убит хивинской знатью [Munis, Agahi, 1999, р. 68–72, 76, 78–79] (см. также: [Тулибаева, 2001, с. 89]).

Аналогичная ситуация имела место и в постчингисидских государствах, в частности в ханствах Средней Азии второй половины XIX в., когда российская имперская политика стала неотъемлемой частью политико-правового развития в этом регионе. Если правитель того или иного ханства, даже являясь потомственным монархом и занимая трон не один год, признавал зависимость от российских властей, у его подданных (по крайней мере у части) могло возникнуть основание для признания его нелегитимным и выдвинуть другого претендента на трон.

Так, вскоре после признания Бухарой вассалитета от Российской империи, в 1868 г. сын бухарского эмира Музаффара, Абд ал-Малик (Катта-тура), восстал, объявив свое выступление «священной войной» против русских и, соответственно, против своего отца, принявшего их сторону (см., напр.: [Айни, 1966, с. 283–285]).[115] В 1873 г. туркестанский генерал-губернатор К. П. фон Кауфман захватил Хиву и предпринял попытку начать переговоры с ханом Мухаммад-Рахимом II, бежавшим из города при приближении русских войск, население Хивы провозгласило ханом его брата Атаджана-тура. Только под давлением русских новый правитель был вынужден написать брату-хану письмо с просьбой вернуться в столицу и вновь принять бразды правления [Терентьев, 1906б, с. 253, 262–263; Тухтаметов, 1969, с. 26–27]. Даже в Кокандском ханстве, которое не успело надолго попасть в зависимость от России (оно было упразднено в 1876 г. и преобразовано в Ферганскую область), в 1875 г. претендент на ханский трон Султан-Мурад-бек, брат хана Худояра, в соответствии с фетвой казиев был обвинен в том, что является «человеком русских», был захвачен «воинами ислама» и вскоре умерщвлен по обвинению в том, что «продался русским» [Бабаджанов, 2010, с. 546]. Пострадал и сам Худояр, вынужденно признавший протекторат Российской империи. В том же 1875 г. против него выступил его собственный сын Насреддин, который объявил отца «всецело продавшегося неверным и льстившегося тем, что он получил от них титул светлейшего хана», и провозгласил ханом себя самого [Бартольд, 1963а, с. 395; Morris, 1975, р. 531].

Таким образом, можно сделать вывод, что даже потомственные Чингисиды, избиравшиеся в ханы в соответствии с традицией на курултае, либо их преемники, также считавшиеся законными монархами, в случае признания зависимости от иностранного сюзерена теряли легитимность в глазах своих подданных. Это служило формальным поводом для их свержения и даже убийства, хотя в ряде случаев реальные причины для мятежных действий против монархов могли быть иные.

В свое время Чингис-хан и его потомки в процессе завоевания различных государств и регионов нередко практиковали замену местной правящей династии другой – более лояльной к новым сюзеренам. Такая ситуация сложилась в Средней Азии, где на смену хоремзшахам-Ануштегинидам пришла «купеческая» династия Махмуда Ялавача [Карши, 2005, с. 127–130]; предпринимались такие попытки и на Руси в период «монголо-татарского нашествия» 1230–1240-х годов, когда Чингисиды всерьез рассматривали возможность замены князей Рюриковичей представителями других, боярских родов (подробнее см.: [Почекаев, 2006, с. 183–185]). Своеобразной «иронией истории» стала такая же политика, но уже в отношении самих Чингисидов: установив контроль над чингисидскими государствами, иностранные сюзерены стали практиковать назначение их правителями нечингисидов. Соответственно, легитимные в глазах своих покровителей, они не признавались в качестве законных монархов населением.

Родственники Чингисидов как ставленники китайских императоров в Монголии в XV–XVII вв. Уже в первой половине XV в. империя Мин, стараясь раздробить и подчинить себе Монгольское ханство, предприняла попытку спровоцировать гражданскую войну. Не ограничиваясь поддержкой противоборствующих царевичей из рода Чингис-хана, китайские власти стали признавать права на ханский титул и правителей, не имевших чингисидского происхождения. Так, в 1410-е годы китайские власти признавали ханом ойратского правителя Эсэху, который в глазах Чингисидов и их приверженцев являлся несомненным узурпатором [Hambis, 1969, р. 187].[116] Стремясь, впрочем, не допустить усиления и новых претендентов, китайские власти в то же время закрепили высокие титулы и за другими ойратскими вождями, чтобы они стали противовесом не только Чингисидам, но и новоявленному хану Эсеху. Так, в самом начале XV в. три соперничавших между собой ойратских родоплеменных вождя получили китайские титулы: Махаму – Шун-нин-вана, Тайпин – Сян-и-вана и Бату-Болад – Ань-лована. Около 1418 г. Тогон-тайши (претендовавший, как мы помним, на монгольский трон как сын дочери хан-Чингисида) унаследовал от своего отца Махаму титул Шун-нин-вана, который стимулировал его к борьбе за единодержавие среди ойратов [Покотилов, 1893, с. 35, 39–40]. Аналогичным образом китайские имперские власти после смерти Тогона признали его сына Эсена в ханском достоинстве – также поначалу именно среди ойратов [Hambis, 1969, р. 31]. Несомненно, этот фактор в значительной степени обусловил его властные амбиции, и в результате Эсен, как известно, решился на узурпацию ханской власти во всем Монгольском ханстве, осмелившись даже провозгласить себя императором Юань. Однако в силу различных обстоятельств (появления в Монголии энергичных властителей вроде Мандухай-хатун и Даян-хана) и политического кризиса в самой империи Мин в XV в. китайские власти так и не сумели подчинить Монголию.