Это случилось во время последнего перехода. Мои колени и локти были покрыты язвами. Слева в глубине оврага текла река, наполовину скрытая за деревьями и влажными кустами. Вдруг мы вышли на прогалину, покрытую травяным ковром, который расстилался вверх по склону до самого входа в пещеру. Что вывело меня из задумчивости? Сам не знаю, возможно, неожиданное упрямство мулов, которые не желали идти дальше. На их мордах был написан ужас, они упирались в землю копытами и всем своим видом показывали, что даже генералу Гранту[47]с его артиллерией не удастся сдвинуть их с места. И тут вдруг в моем мозгу вспыхнула мысль, скорее подобная провидению мистиков, нежели умозаключению мудрецов. Мне стало ясно все.

— Проклятый Том! — завопил я. — Проклятый Том Златрук! И ты мне ничего не сказал. Почему?

Я схватил его за запястье. Оно было тонким и изящным, как у женщины, и мне ничего не стоило моими ручищами раздробить ему кости, словно они были стеклянными. Меня била лихорадка, и перед глазами дрожала цветная паутина. Я разгадал его игру, и теперь он смотрел на меня открыв рот и не решался произнести ни слова.

— Это Шианавака! Почему вы не сказали мне об этом раньше?

— Шианавака? — переспросил Златрук и вздохнул с облегчением, как солдат, мимо которого только что пролетел вражеский снаряд.

— Вы ловчее и умнее меня. Совершенно ясно, что с самого первого дня вы знали, что золотые полумесяцы были чешуей Шианаваки. Все знают эту легенду индейцев!

Я никак не ожидал, что он в этот момент улыбнется.

— Что вы такое мелете? Клянусь вам, что не знаю этих индейских суеверий.

Его слова казались искренними, я вздохнул и несколько ослабил напор:

— Индейцы говорят, что Шианавака живет поблизости от рек. Тело этого чудовища — помесь змеи и буйвола — покрыто золотой чешуей, и иногда оно погружается в реку, чтобы сменить кожу. Все это кажется плодом воображения. Но теперь у нас есть доказательства того, что Шианавака существует; все это время мы собирали обломки этих чешуек и сейчас стоим так близко к чудовищу, как ни один человек до нас еще никогда не стоял.

Златрук смотрел на меня молча ровно секунду, на меня и на пещеру, а потом сразу от души расхохотался.

— Само собой разумеется, Тим! Это логовище Шианаваки; как это вы раньше не догадались? Он ждет нас там, наверху, в пещере. И нетрудно догадаться, что если Шианавака живет там, то стены пещеры уже давно покрылись слоем золота. Это же несметное богатство!

Из моей головы моментально испарились все мысли о Златруке, о мулах и даже, кажется, обо мне самом. Я бросился бежать вверх по склону и не остановился, пока не достиг большого валуна, который преграждал дорогу к пещере. Том поднялся туда вслед за мной:

— Тим, вам понадобятся керосиновая лампа и кирка. Не помешает и ружье на тот случай, если чудовище нападет на вас. Это три предмета, а рук-то у вас только две, — рассмеялся он резким птичьим смехом и снова принялся меня терзать: — Вы и вправду готовы зайти туда? Если Шианавака прячется в пещере, он убьет вас. Где же ваш здравый смысл?

Моя участь совершенно его не интересовала, его занимал лишь вопрос о том, какое же решение я приму, только границы моего безумия. Я выбрал керосиновую лампу и кирку и двинулся к пещере, не оборачиваясь назад. Тем не менее у меня нет ни малейшего сомнения в том, что Том Златрук наблюдал за мной, спрятавшись за валуном.

Пещера была темной и глубокой, как почти все пещеры в тех краях. Моя рука, удерживавшая керосиновую лампу, отчаянно дрожала. С потолка свисали острые каменные сосульки, как это бывает во всех настоящих пещерах на земле. Сначала я вытянул руку вперед, стараясь нащупать конец туннеля, но он уходил в глубину, образовывая темную воронку, потом дотронулся до стен — они отливали золотом, о да, доказательством тому служил яркий желтый цвет.

К несчастью, фанатик способен увидеть в соборе сияние там, где нет ничего, кроме почерневших камней: свет керосиновой лампы отражался от стен и вызывал в моем мозгу ложную картину, которую дорисовывало безумие, охватившее меня. Я колупнул поверхность стены — это был самый обычный камень, как в любой другой пещере. Камень, и ничего больше.

Том Златрук ждал меня у входа в пещеру и смеялся. Никто и никогда не чувствовал себя таким полным идиотом, как Тимоти Ван Руп в тот день, когда он выходил из склепа, созданного самой природой, с видом Лазаря, который умирал, вместо того чтобы воскреснуть. Он хохотал и хохотал, широко раскрывая рот, и спрашивал меня:

— Как же ты мог позволить так себя одурачить, бедняга Тим; о, этот глупец Тим, который поверил, что Шианавака и вправду существует!

Я готов был расплакаться, но вместо этого сжал кулак. Мне хотелось не ударить его, а просто дать ему отпор:

— Почему вы насмехаетесь надо мной, Том? Отчего вы так жестоки? Почему? Где записано, что такие люди, как я, должны вечно довольствоваться жалкой жизнью в какой-нибудь щели? Неужели я кажусь вам таким жалким, ничтожным и недостойным сочувствия только из-за того, что пытался осуществить свою мечту? Допустим, меня привела сюда любовь к девушке. Мои чувства достойны презрения? Вас привел сюда глупый каприз — желание насмеяться надо мной. И это возвышает вас? Так ли благородны вы и ваше прирожденное богатство? Предположим, что Шианавака — действительно абсурдная выдумка, и я на нее клюнул. Но разве не менее абсурдно то, что вам принадлежит все, а мне ничего? Разве не абсурдно то, что вы безгранично богаты, а я столь же безгранично беден? Ответьте мне, ради бога, по крайней мере скажите что-нибудь!

В моей речи не прозвучало угрозы, поэтому меня так удивило выражение ужаса на его лице. Он дрожал с головы до ног и медленно отступал. Я хотел спросить у него, что случилось, но, не закончив фразы, обернулся, повинуясь инстинкту.

О Господи, в первый момент мне показалось, что вся гора тронулась с места. Мне рассказывали раньше об огромных медведях ростом в три метра и даже больше. Наверное, зверь спал в глубине пещеры, там, куда не достигал свет керосиновой лампы, и я не увидел его. В какой-то момент мы разбудили хищника, и теперь он вышел из пещеры и натолкнулся на меня.

Говорят, что медведи обнимают свои жертвы, и это не просто расхожее выражение. Именно так он и поступил, подняв меня над землей, словно я весил не больше, чем какой-нибудь цыпленок. Нет, умирать я не хотел ни за что! Я стукнул медведя кулаком по морде — один раз, другой, третий! Я дубасил его своими руками бедняка, руками, которые ни на что путное не годились, руками жалкого эмигранта. Но, несмотря на это, в них заключалась сила, их украшали целых семь благороднейших мозолей, а линия жизни на моей ладони была прочерчена глубоко. На этих руках воля, честность и любовь образовывали рисунок, может быть, не слишком изысканный, но добротный. Это были самые заурядные руки, но они могли спасти жизнь.