– Ты был там, Корсаков… – глядя Дмитрию прямо в глаза, прошептал академик Волин.

– Да. Я был там… – согласно повторил Корсар.

– К сожалению, я не участвовал в том знаменитом бою, – с едва слышимой горечью произнес Волин. – Нашему эскадрону была поставлена другая задача. Но я слышал впереди выстрелы и не знал, что происходит. Мне помнится, что я стоял возле скирды сена, когда увидел нескольких конногвардейцев, и спросил их: «Что там?» – Улыбка осветила лицо Волина. – Один из них, бойкий парень, ответил мне, что конная гвардия, как всегда, побеждает. Признаюсь, мне очень понравился его ответ…

– А как все было на самом деле, Митя? – спросила, придвинувшись почти вплотную и испытующе глядя в глаза, Ольга. – Ведь противник закрепился…

Корсар на мгновение закрыл глаза и заговорил, словно видел всё сейчас – ярко, зримо:

– Противник закрепился дальше в деревне Каушен, немецкая пехота и артиллерия обрушили оттуда бешеный огонь на конногвардейцев, кавалергардов из первой бригады первой гвардейской кавалерийской дивизии. Им приказали спешиться. Как во всех баталиях, решающих славу русского оружия, гвардейцы должны были показать, что не зря пьют первую чарку за царя, носят великолепную форму, а их офицеры – представители лучших российских фамилий.

Кирасирская гвардия пошла на германские батареи, расстреливающие их в упор, в полный рост. Шквал свинца и картечи косил, но гвардейцы, заваливая поле телами, откатывались лишь для того, чтобы снова подняться.

И – идти в огонь.

В этой сумасшедшей, грохочущей карусели эскадроны были перебиты и переранены, и показалось – захлебнется столь горячее, успешное русское наступление в самом начале войны. Вдвойне было горько, что в пешем строю гибла кавалерийская элита. Военные теоретики единодушно считали, что при пулеметно-ружейной огневой мощи того времени невозможна конная атака на пехотные позиции.

Корсар замолчал, судорожно сглотнул, Ольга поднесла ему стакан густого терпкого вина, он выпил жадно, как воду:

– Тот день стал черен от дыма, пороховой гари и криков умиравших в атаках. Из Каушена безостановочно гвоздила пристрелявшаяся от мельницы батарея: дивизия споткнулась о германский оплот, обливаясь кровью своих ударных частей.

Целым в резерве остался один-единственный эскадрон конного полка. Он словно и существовал на такие случаи, когда геройство последних оставшихся в живых или оправдывает исторический гвардейский завет – «Гвардия умирает, но не сдается!», или – побеждает, совершая немыслимое.

Это был 3-й шефский конногвардейский эскадрон Его Величества. Царский эскадрон уцелел, потому что по традиции охранял полковое знамя. Командир получил приказ атаковать в конном строю своим эскадроном Каушен, прекрасно зная академические утверждения о невозможности конной победы над палящими напрямую пехотинцами и артиллеристами. Ротмистр, сияя серовато-зеленым пламенем глаз на узком лице, сверкнул обнаженной шашкой и закричал атаку:

– Шашки к бою, строй, фронт, марш, марш!

Конники будто на параде выпрямились в седлах, потом пригнулись, выхватывая оружие, и ринулись в дымы и разрывы. Доскакать можно было, только примеряясь к местности, и они превосходно использовали ее: перелесок, пригорки, – чтобы под их прикрытием сблизиться с палаческой батареей, наглухо прикрытой мельницей. Эскадрон вдруг вылетел напротив нее в ста тридцати шагах и молниеносно развернулся. Изумленные внезапностью немцы ударили наудачу, сразу не успев изменить прицел…

А наш эскадрон шел в лоб, уже не сворачивая. В грохоте пушек и визге пуль, предсмертном лошадином ржанье, свисте осколков на полном скаку редел эскадрон. Все его офицеры, кроме командира, были убиты, как и еще три дюжины бойцов – в этом последнем броске.

Коня командира, обливающегося кровью от девяти картечных ран, сразили под ротмистром, уже около вражеских траншей. Барон вскочил на ноги и кинулся с шашкой к батарее. Остатки эскадрона дрались на немецких позициях врукопашную.

Каушен был взят.

– Ты помнишь, как звали командира эскадрона?

– Конечно. Это был барон Петр Николаевич Врангель.

Волин улыбнулся, тряхнул головой и словно помолодел в этот миг.

– Помню, после боя наш эскадрон был назначен в охранение. Уже почти стемнело; я стоял в группе наших офицеров; говорили, что Врангель убит; и все жалели убитого, как хорошего храброго офицера, которого мы знали еще по японской войне. – Волин хохотнул: – Вдруг в этот момент появляется сам барон Врангель верхом на громадной вороной лошади! В сумерках его плохо было видно, и он казался особенно большим. Он подъехал к нам и с жаром, нервно стал рассказывать, как он атаковал.[42]

– Славная была битва… Только… почему я потом все забыл?.. Совсем, навсегда…

– Потом ты ушел в авиаторы, Митя Корсаков… – едва сдерживая слезы, прошептала Ольга. – И – погиб…

– Что? – переспросил, не расслышав, Корсар. Но – снова не услышал ответа.

Ольга в это время смотрела прямо перед собой и тихонечко раскачивалась на месте, словно бы причитая:

– А ведь это я, я когда-то не удержала его от похода на гнусную и бессмысленную бойню, какую мужчины называют войной и считают почему-то совершенно достойным для себя занятием! В эгоизме своем не думая даже, скольких несчастных женщин они оставляют жить – без надежды и успокоения!

Господи, какие мы все идиотки… И какие вы все – дурни…

– Успокойся, Олёнушка. – Волин погладил девушку по голове. – Есть о чем грустить…

– Есть… Это – не Митя. Ты просто сумел разбудить его ближнюю генную память. Только и всего.

– Только и всего? – покачал головой Волин. – Нобелевский комитет сейчас бы рыдал, услышав историю атаки конных русских кавалергардов на батарею немцев в августе 1914 года от человека, родившегося почти три четверти века спустя!

– Ты в этом уверен?

– В чем?

– Ну не в Нобелевском же комитете и их рыданиях! У этих сухощавых господ давно все расписано… Я о том, что… Дмитрий Корсар… родился тогда и там, как указано в его метрике. Уверен, Волин?

– «Метрика». Сейчас и слово это не употребляют. Лет с полста.

– Ты по существу ответь, дядя Саша.

Волин свел губы, глаза приобрели едва заметный стальной блеск, потом он расслабился и ответил:

– Пока… сам не знаю, Оленька. Ни кто он в действительности. Ни откуда. И какая комбинация генов была в его «предыдущей жизни» первой, какая – ей предшествующей – не знаю.

– Индусы бы сразу догадались.

– И – ошиблись бы. К тому же – мы не индусы.

– Мы – неизвестно кто…

– Мы – волхвы… Те, кто первым узнал о рождении Младенца и поклонился Ему… Те, кто от века знают Господа нашего Иисуса Христа!