…А мир постепенно мутнеет, обращаясь в сумерки, пока не опустится вечер – черный, непроглядный, от которого хочется укрыться за желтым светом абажуров, за золотом плотных портьер, в тепле янтарного чая и хмеле пурпурного вина… И год бредет к закату налитой тяжелой, свинцовой усталостью, сковавшей землю… И – жизнь бредет к закату… И закат этот смутен за пеленою, и хочется бежать, но бежать некуда – слишком малы пространства усыпанных снегом улиц, слишком черны зеркальные провалы окон…

…И душа – мечется, и летит, и, не в силах взмыть и оторваться от земли, падает в мягкое, уже подтаявшее месиво, и кажется, – это Ангел с изломанными крыльями, и он бредет, прикрываясь ими, будто серым мокрым плащом, и путь его укутывает мгла, и та, что позади, и та, что вокруг, и та, что будет…

…И острые стрелы поземки несутся по ночным, заиндевевшим, отполированным слюдяной коркой льда улицам, а на площади – вихрятся смерчами у ног каменного истукана на высоком гранитном постаменте. Словно статуя Командора, он застыл перед темным зданием, безлично взирающим на подвластный город и неподвластный снег пустыми провалами черных окон…

…И никто не увидел, как в этой мгле Ангел вышел на высокий берег и, отбросив вымокшие крылья, оставил коченеющий город и взмыл в прозрачно-строгое ночное небо.

Пробуждение было подобно рождению. Ласковый солнечный свет проникал сквозь сомкнутые веки, и Корсар чувствовал, что лежит на жесткой, но удобной оттоманке, прикрытый легким пледом, и – слышит близкие запахи разогретого соснового бора, смолы, липового цвета… И – еще свежий запах недальней реки, осоки и какой-то безвестной травки…

Корсар потянулся, сладко зевнул, как некогда в юности, в грибном и рыбном Подмосковье, отсидев с удочкой зорьку и мирно готовясь почивать, или, напротив, перед пробуждением…

Все происшедшее накануне вспомнилось внезапно, словно жгучим ударом крученого бича хлестнули по спине – жестоко, наотмашь, и плеть вгрызлась в кожу, дернулась, сдирая ее с кровью и красной рваной живой плотью. Корсар едва не застонал от обиды: словно он был маленьким ребенком и его жестоко обманули, сделав явью то, что он перед пробуждением почти искренне считал привидевшимся кошмаром.

Он открыл глаза, присел. Никакой рези в глазах, никакой боли пока не было, хотя послеполуденное солнце светило вовсю и грело прилично…

Корсар сидел на лежаке, на широкой веранде большого двухэтажного дома, сработанного из побелевших бревен. Даже не дома, скорее – терема, но сложенного в стиле русского модерна начала ХХ века, в сочетании с наработками архангелогородских мастеров и мастеров среднерусской школы деревянного зодчества.

Украшен был терем по балкону и наличникам где – затейливой древнерусской резьбой, где – рунической вязью, где – имитацией северных вышивочных орнаментов. Невдалеке… нет, выражение «участок» или даже «сад» – не подходило.

Это был скорее перенесенный сюда частью из чеховских рассказов, частью – из повестей Тургенева и Бунина «загородный сад» (так тогда назывались парки) в вымышленном имении. Здесь мирно соседствовали вековые сосны, вытянувшиеся длинными свечками над высоким берегом узенькой речушки, заросли крыжовника и малины, сплетения ветвей невысоких яблонь, груш, слив, винограда, диковинного и не вызревавшего в Подмосковье, но оплетающего все и вся; и кусты волчьей ягоды, и жимолость, и дикая роза – шиповник, облагороженный привитыми побегами, но так и оставшийся вольным и ярым.

Впечатление леса, недальней реки, деда в лодке-плоскодонке – с удочкой, в длиннополом плаще и широком соломенном капелюхе – все это было столь явственно, что казалось единственной реальностью, явью на земле. Особенно после всех болезненных и искусственно ярких событий ночи. И… Дима увидел это – со своей лежанки. Плоскодонка с негромким плеском причалила, оттуда вышел сухощавый мужчина с короткой бородкой, зачесанными назад волосами и синими, как глубокое летнее небо, глазами – не голубыми, а именно синими, словно напоенными глубиной моря и далью воздуха.

Ольга, переодетая в полотняную рубаху и порты – все грубого полотна, но сделанное вручную, с любовью, да еще украшенное незатейливой вышивкой: красная нить по рукавам, вороту… Девушка тепло поздоровалась с «рыбаком», как про себя окрестил мужчину Корсар, и вспомнилось отчего-то из Евангелия от Матфея: «Проходя же близ моря Галилейского, Он увидел двух братьев: Симона, называемого Петром, и Андрея, брата его, закидывающих сети в море, ибо они были рыболовы, и говорит им: идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков».[39]

Изморозь пробежала по спине до кончиков пальцев, – настолько неожиданными, нежданными и крамольными показались самому Корсару эти мысли…

Тем временем мужчина – крепкий, но на вид никак не моложе семидесяти – и Ольга подошли к Корсару.

– Как спалось? – спросила Ольга.

– Как в бреду. Красиво. Но – не беспокойно.

– А чувствуете вы себя как? – осведомился «рыбак».

– А вы что, доктор? – отчего-то нарочито невежливо ответил Корсар.

– И доктор – тоже, – улыбнулся старик, морщинки вокруг глаз стали глубже, а сами глаза еще более потемнели, словно то же море, но на изрядной тридцати-, а то и пятидесятиметровой глубине… И еще – в глубине этих глаз бегали, словно искорки, блики – как бегают они по дну сквозь большую толщу морской воды – если сама вода прозрачна и чиста…

– Я не успела вас представить? Не беда. Это – Дмитрий Петрович Корсар, писатель, культуролог, интересующийся многим человек… оказавшийся в непростой жизненной ситуации.

– Это ты называешь тупо «непростой»? – сыронизировал Корсар.

– А ты считаешь ее обычной и бытовой? – весело отозвалась девушка, пояснила мужчине: – Дмитрий написал книгу. Назвал «Грибница». И знаешь, что самое интересное? Книга вышла, но… под другим названием, а все, кто имел отношение к ее изданию, – убиты. Или – скоропостижно скончались.

– А новое название – какое?

– Представь себе – «Гробница»!

– Как пóшло.

– Вот и я так решила.

– Ольга, может, ты… – вмешался Корсар в их разговор.

– Извини, Дима. – Девушка поклонилась немного более церемонно, чем диктовал ей ее теперешний наряд: – Позволь представить тебе Александра Александровича Волина, действительного члена Академии наук России, а ранее – СССР, специалиста по бимолекулярным технологиям и генетике, почетного члена Королевской академии естествознания, Великобритания, почетного члена Королевской…

– И протчая, протчая, протчая… – добродушно прервал церемонное представление Волин, добавил: – Я действительно еще и доктор.

– Естествознания, биохимии, психиатрии? Фрейд, Юнг, Берн?

– Есть немного.

– Герметика, астрология, алхимия?

– И это тоже есть.