– Ты любишь своего папу?

Розильда не знала, что ответить; помахав блокнотом и карандашом, она написала:

«Когда была маленькой – любила. Но я так давно его не видела. Теперь он никогда не бывает дома».

– Ты по нему скучаешь?

«Теперь уже не скучаю».

– Может, он скоро приедет, – сказала я. Розильда сделала вид, как будто ей совершенно все равно, приедет он или нет. Она вызывающе посмотрела на его портрет и взмахнула рукой, словно хотела стереть изображение.

«Спрашивай!» – написала она в блокноте.

Я была озадачена. В каком смысле? О чем спрашивать?

«Давай же. Я сама этого хочу. Я хочу, чтобы ты меня расспрашивала!»

Я к такому была совершенно не готова. Я не понимала, чего она хочет, – наверно, я выглядела ужасно глупо. Она нетерпеливо схватилась за карандаш и порывисто написала:

«Просто спроси!!! Спроси меня!»

Я немного приободрилась и поинтересовалась, о чем я должна спрашивать.

«О моей маме. О ней никто никогда не говорит».

– Ты очень любила маму, да?

«А что, я ДОЛЖНА была ее любить?»

– Да нет, конечно, не должна.

Розильда словно взбунтовалась, и я почувствовала, что больше не владею ситуацией. Не так уж это и просто, когда от тебя требуют задавать какие-то вопросы. Я не совсем понимала, чего она ждет.

– Значит, ты ее не любила? Расскажи, почему?

Взглянув на меня, она написала:

«Я не говорила, что НЕ люблю ее. Просто спросила, ДОЛЖНА ли я ее любить».

– Вопрос довольно странный. Что ты имеешь в виду?

Розильда пожала плечами, и я поняла, что об этом она рассказывать не собирается. Вместо ответа она написала:

«Наша мама была для нас СЛИШКОМ хорошей».

– В каком смысле? Она что, притворялась хорошей? Изображала из себя мученицу?

«Ничего она не изображала. Так и было на самом деле! Нет никого чище и добрее нее. Это мы были недостаточно хорошими. Мы грешили. Чтобы освободиться от нас, ей надо было умереть. Тогда ей не пришлось бы от нас уходить. Понимаешь?»

– То есть она считала, что не может оставить вас, чтобы зажить своей собственной жизнью?

Розильда кивнула. Глаза ее почернели, она уже не казалась отчаявшейся – скорее, расстроенной.

– Ей действительно это было нужно? – спросила я. – Она же не хотела от вас уехать?

«Я думаю, что хотела. Но она понимала, что это смертный грех. И поэтому должна была умереть. Она была СЛИШКОМ хорошей для этой жизни!»

– Я этого не понимаю. Ведь в конце концов вышло то же самое? Вы остались без нее.

Розильда бросилась к блокноту.

«Нет! Неправда. Она нас не покидала. Она нас ОБЕРЕГАЕТ. Мертвые оберегают живых. Ты что, не знаешь?»

Что мне было на это ответить?

Я не хотела лишать Розильду этой веры. Такая красивая мысль – наверно, она примиряла ее с тем, что произошло. Но выражение ее лица говорило совсем о другом. Оно было горьким и желчным. Розильда снова кинулась к блокноту и стала яростно писать:

«Это моя ошибка. Я была злым ребенком. Я НЕНАВИЖУ ее. Но она не виновата. Все дело во мне. Нельзя любить человека, которого ты привел к смерти».

Побледнев, Розильда уставилась в пустоту. Мне стало страшно, слова буквально вырвались из меня:

– Нет, Розильда, никого ты не приводила к смерти! Расскажи мне, что произошло, почему ты думаешь, что убила свою маму? Давай поговорим!..

Наверно, я сказала слишком много. Розильда изменилась в лице, пока я говорила, она стала что-то писать, прежде чем я закончила, и ни с того ни с сего с ненавистью в глазах швырнула мне блокнот.

«Моя дорогая Берта! Что Вы о себе возомнили? Вы думаете, что Вам позволено говорить все, что угодно? Я не стану больше отвечать на Ваши вопросы!»

Кровь прилила к лицу, мне стало жарко, но в то же время внутри у меня все похолодело. Раньше она никогда такого не делала. Это больше походило на Каролину.

Розильда ушла в другую комнату. Я побежала за ней. Никому не позволю так со мной обращаться. Она стояла у окна. Я взяла ее за руку.

– Знаешь, Розильда, я такого не заслужила, и ты это прекрасно понимаешь. Ты сама попросила, чтобы я тебя расспрашивала. А теперь ты обиделась и обходишься со мной так, как будто я полная дура. Ты что думаешь, я буду это терпеть? Ты говоришь, что не станешь больше отвечать! Да и не надо. Я больше не собираюсь ни о чем спрашивать!

В горле стоял комок. Тяжело было говорить. Мне стало жалко и ее и себя.

Она хотела, чтобы я ее расспрашивала, а вопросы причиняли ей боль, но это совсем не извиняет такого поведения.

И почему я все время попадаю в какие-то неловкие ситуации? Вечно мне везет! Может, дело во мне самой?

Больше я себя унижать не позволю. Надо уметь давать сдачи, как бы тебе ни нравился человек, который тебя обижает. Иначе не только обидчики, но и я сама начну себя презирать, причем еще беспощаднее. Тогда я совсем погрязну в самоуничижении. Нет, этого не произойдет.

Я попыталась было сказать об этом Розильде, но голос меня не слушался, я осеклась и повернулась, чтобы уйти, но она притянула меня к себе, и, положив руки мне на плечи, прижалась своим лбом к моему. Мы немного постояли так, и я почувствовала, что мы полностью понимаем друг друга.

Вечером я вошла к себе в комнату и увидела на письменном столе записку. Я узнала почерк Розильды, это опять была цитата из «Баллады Рэдингской тюрьмы» Уайльда:

Ведь каждый, кто на свете жил,

Любимых убивал,

Один – жестокостью, другой —

Отравою похвал,

Коварным поцелуем – трус,

А смелый – наповал.

Я перечитала строфу несколько раз. Я плохо соображала и была настолько сбита с толку всеми этими волнениями, что не понимала… ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал… Ведь только что Розильда сказала, что невозможно любить человека, которого ты привел к смерти.

А теперь она написала, что человек убивает тех, кого любит.

Может быть, таким образом она хотела взять свои слова обратно и сказать, что несмотря ни на что она любила свою маму? Как знать?

Мне стало очень грустно. У меня все сжалось в груди, и в первый раз с тех пор, как я очутилась в Замке Роз, я заскучала по дому.

На самом деле нельзя сказать, что я скучала именно по дому, потому что я совсем не думала о том, чтобы уехать отсюда.

Мне было больно. Такое чувство, будто я кого-то теряю.

И этот кто-то был не Розильдой.

Это была не Каролина.