Гаврилов бросил Михаилу Ивановичу реплику: «“Уж больно ласково вы с нами обращаетесь, — не думаете ли и нас сделать коммунистами?..” Владимир Ильич, быстро повернувшись в мою сторону, дотронулся правой рукой и, пристально посмотрев на меня, сказал: “Не делайся, отец, не делайся коммунистом! Мы все время чистим партию от деланных коммунистов… Довольно и того, что являетесь все понимающими нас честными гражданами, и этого вполне достаточно для того, чтобы нам строить новую жизнь”».

Когда Калинин кончил, «посыпались бесконечные жалобы на действия местных властей. Каждый говорил о своем уезде, чуть ли не о своей деревне… Получился шум, как на волостном сходе. Владимир Ильич, не говоря ни слова, быстро писал. Казалось, что из этого беспорядочного говора он улавливал что-то для него очень важное… Через некоторое время Ильич снова обернулся в мою сторону и сказал: “Вот и тут шумят, — видно, что очень наболело на душе. Я в последнее время принялся изучать постановления волостных и уездных съездов. Надеюсь в них найти разгадку той задачи, которую не нахожу возможности решить ни по какой политической экономии”. И быстро отвернулся снова к своей записной книжке.

Так как мне показалось, что Владимир Ильич говорил, не обращаясь собственно ко мне, а как бы вслух думая, то я не посмел отозваться на его слова ни единым знаком»1.

После того, как делегаты хоть как-то выговорились и шум поутих, они все-таки настояли на том, чтобы Ленин выступил. Стенограмма этого выступления сохранилась. «…Я хочу сказать, — начал Владимир Ильич, — что вот теперь около половины девятого, мы можем до половины десятого и даже попозже здесь заняться… Давайте распределим время на те вопросы, которые представляют больше всего значения для вас. Мое дело здесь, как я понимаю, больше слушать и записывать…»

И все-таки ему пришлось опять коротко рассказать о мерах, принимаемых для оказания помощи голодающим, о важности успешного проведения весеннего сева, ответить на конкретные жалобы, связанные с гужевой повинностью крестьян и т. д.

А в конце он сказал: «Повторяю, что я все указания, которые здесь делаются, записываю и о каждом из них в соответственный наркомат или совнархоз напишу, для того чтобы можно было принять меры». И тут же добавил, что решено значительно увеличить число беспартийтлх крестьян в составе ВЦИК, чтобы они не только жаловались, но и сами боролись со всеми непорядками и злоупотреблениями на местах364 365.

Когда совещание закончилось, Владимир Ильич успел переговорить с членом ВЦИК, сельским учителем из Тверской губернии Иваном Андреевичем Петрушкиным. Разговор был коротким: на прямой вопрос, поставленный Лениным, Петрушкин ответил, что меры, намеченные съездом Советов, полностью отвечают чаяниям крестьян.

В том, что Петрушкин не подыгрывал начальству — сомнений не было. Выступления на съезде самих крестьян сви-детельсгвовали о том, что новую политику Советской власти они не только приняли, но и по-своему осмыслили. Причем это касалось не только сугубо практических мер.

Весьма примечательным в этом отношении стало выступление делегата Московской губернии Головкина, седобородого старика в дубленом желтом полушубке и теплых катанках.

«Пережил я трех царей, — сказал Головкин, — и Александра Освободителя, и Александра Миротворца, и Николая Виноторговца, и говорю, что, слава богу, этих помазанников больше нет. Пока они были, я сидел за печкой с тараканами, ни земли, ни хлеба у меня не было, а теперь гляди, где я сижу — в президиуме Всероссийского съезда…

При старой разверстке я сам зарывал в землю хлеб, а теперь все держу открыто, не боюсь, так как продналог уплатил. Надо крестьянина больше удовлетворить, а он все даст своему государству. Крестьянство — это основа. Вот как в этом театре: стены — это крестьяне, крыша — рабочий, а окна и двери — интеллигенция. Подкопайте стены — рухнет все здание, сломается крыша, лопнут окна и двери. Погибнет крестьянин — все погибнет».

И еще Головкин сказал: «Наше советское хозяйство мы наладим обязательно. Построим мы скромно, честно, чисто, только не забывайте Карла Маркса. Дело это простое: вот у человека две руки, и он обязан одной работать для государства, а другой для себя, и тогда все пойдет очень хорошо благодаря новой экономической политике»366.

Именно в эти дни Ленин реализует свою давнюю задумку — ввести крестьян, как тогда выражались — «от сохи», в состав руководства наркомата земледелия. Мысль об этом пришла Владимиру Ильичу еще в феврале, после встречи с Иваном Афанасьевичем Чекуновым. И то, что Чекунов, помимо землепашества, был когда-то трактирщиком и человеком глубоко верующим, нисколько не смущало Ленина. В октябре Иван Афанасьевич бьш введен в состав коллегии Наркомзема, стал присутствовать на заседаниях Госплана.

Но оставался вакантным — после отставки С.П. Середы — еще более высокий пост: наркома земледелия. На него Ленин подыскивал крестьянина — сибиряка. Своими мыслями он поделился с заместителем наркома, старым партийцем ИА Теодоровичем и 17 декабря получил от него письмо с характеристикой Василия Григорьевича Яковенко.

«По внешним данным, — писал Иван Афанасьевич, — это мужик лет за 40 [Яковенко в это время не было и 33-х — ВЛ], рослый, могучий, волосатый бородач от сохи, влюбленный в “землю”, безоговорочно преданный лозунгам Советской власти, дисциплинированный и трезвый, он удивительно умел сочетать “энтузиазм масс” с чисто мужицкой хозяйственностью и реалистичностью…

Авторитет его среди крестьянства был поразительный. Вера в его личную честность и разумность — повсеместно». И, подводя итог, Теодорович написал: «Знание мужицкой души, крестьянского быта, кровная связь с деревней, безупречность личная, героическое прошлое».

Преувеличений в этой характеристике не было. Сам Яковенко на одном из собраний рассказывал о себе так: «Деды и отцы мои — природные мозольные крестьяне. Сам я коренной хлебороб, крестьянин — сибиряк Канского уезда, села Та-сеево. У плуга да у хлева проходила моя жизнь до тех пор, пока царь не нашел меня в тайге и забрил в солдаты. Вынес я в окопах и боях всю великую войну и уже тогда понял, что не может быть рабочим и крестьянам ни счастья, ни свободы, пока на их шее сидят царские псы — помещики и капиталисты».

За отвагу и храбрость заслужил Василий Григорьевич на фронте самую высшую солдатскую награду — три Георгиевских креста. А в июле 1917-го вступил в большевистскую партию. С началом Гражданской войны стал одним из вожаков сибирских партизан. После разгрома Колчака стал председателем Канского уездного исполкома Енисейской губернии.

Прислал характеристику на Яковенко и председатель Красноярского губревкома АП. Спундэ: «Яковенко был бесспорно лучшим по идейности сибирским партизаном… Умеет сохранять постоянную прямо-таки “интимную” связь с крестьянством… Человек самостоятельный и сильный характером». В конце Спундэ добавил: надо «чтобы около него не было специфических цекистских интриг», иначе «может отойти от нас в силу своей искренности и щепетильности»1.