временем, в которое Оутон занимался документами, а смотритель курятника обедал, то есть между полуднем и часом, стали устраивать бои. Убитые во время этих драк петухи помещались обратно в клетки, и смотритель, любивший выпить грога, считал, что птицы дрались, просовывая головы между решетками, и таким образом губили друг Друга.

— Эконом, — сказал однажды Оутон, — почему это вы даете на обед столько кур? Запаса не хватит на рейс: две курицы жареные, две вареные, тушеная курятина и паштет из цыплят! О чем вы думаете?

— Я говорил со смотрителем курятника об этом, сэр; он постоянно приносит мне птиц и говорит, что они дерутся и убивают друг друга.

— Дерутся? Никогда в жизни не слыхал я прежде, чтобы петухи дрались в клетках. Значит, все это боевые петухи?

— Да, по большей части, — заметил мистер Петрес. — Я, бывая на корме, часто видал их драки.

— Да и я также, — прибавил Анселль. — И плохо приходилось более слабому петуху.

— Ну, это очень странно; во время плаваний мне никогда не случалось терять петухов таким образом. Пошлите ко мне смотрителя курятника, я хочу расспросить его.

— Сейчас, сэр, — ответил эконом и ушел из каюты. За исключением майора, который решительно ничего не знал, все офицеры нашли более благоразумным убраться подобру-поздорову, когда дело дошло до развязки. Появившемуся смотрителю курятника задали много вопросов, и ради собственного оправдания он был вынужден обвинить офицеров; в подтверждение своих слов он показал шпоры, торопливо брошенные за клетку в минуту появления капитана Оутона.

— Мне грустно, что мои офицеры решились на такой своевольный поступок, — серьезно заметил майор.

— О, ничего, майор, — ответил Оутон, — только позвольте мне отплатить им. Помнится, вы сказали, что вам хотелось сделать сегодня маленькое ученье вашим рядовым?

— Да, то есть, если вы не найдете, что это неудобно.

— Ничуть, майор; квартердек в вашем распоряжении. Я думаю, вы не наблюдаете сами за ученьем?

— Нет, обыкновенно наблюдаю.

— Ну, на этот раз отсутствуйте и пошлите на квартердек всех офицеров: я тогда сыграю одну шутку, которой и расплачусь с ними.

Клеверинг согласился. Офицеры получили приказание провести учения с солдатами. Капитан Маджорибенкс и мистер Ирвинг начали упражнения своей части солдат.

— Третий с фланга, руку выше на дуло ружья. Так; «на пле-чо»!

Поручик Уинтерботтом занимался с другим отрядом е левой стороне квартердека.

— Патроны опусти. Номер двенадцатый, ниже ружье; еще, еще. Поворот! Номер четвертый, почему вы повернули левый каблук меньше правого? Помните, когда берете «на плечо», нужно ловко перекидывать мушкет. Плечо-о![4] На пле-чо! Прямее, номер восьмой, и не выставлять живота.

Мистер Анселль и Петрес занимались с солдатами без ружей, командуя им повороты:

— Налево! Прямо! Направо!

Моряки смотрели и делали шутливые замечания.

Корабль привели к ветру — очень легкому. Когда раздался свисток, означавший «все проветривать постели», матросы, бывшие внизу, высыпали на палубу, бывшие на палубе бросили свою работу. Через минуту гамаки были отвязаны.

— А теперь, майор, лучше пойдемте в каюту, — со смехом сказал Оутон. — Уверяю, это лучше.

Кровати и одеяла, которые вытряхиваются всего раз в месяц, бывают полны того, что называется пухом, а одеяла — волосков, и все постели не благоухают. Моряки, думавшие, что приказание было дано по неосмотрительности, пришли в волнение. Они начали вытряхивать одеяла на баке, поднимая облака пыли, которую ветер относил на солдат и офицеров, занимавшихся на квартердеке.

— Что за дьявольщина! — вскрикнул капитан Маджорибенкс, с отчаянием глядя вперед. — «На плечо!»

Поручик Уинтерботтом и половина его солдат принялись кашлять.

— Проклятие. Смир-р-р-но! Ей-Богу, я задыхаюсь.

— Крайне неприятно, — заметил Петрес, входя на палубу. — Я знал, что меня осмолят, но никак не думал, что мы покроемся перьями.

— Где майор Клеверинг? — спросил Маджорибенкс. — Я попрошу отпустить людей.

— Не понимаю, — сказал со смехом первый помощник, — положительно не понимаю, почему капитан Oyтон дал это приказание. Мы всегда вытряхиваем постели, когда судно идет по ветру.

Последнее утешительное замечание было хуже всего. Офицеры жестоко страдали. Каждый из них охотнее очутился бы под залпами французского полка, чем испытывав то, чему они подверглись. Однако без позволения майора Клеверинга они не смели отпустить солдат. Капитан Маджорибенкс быстро вошел в каюту, чтобы объяснить майору их неприятное положение, и майор позволил отложить ученье.

— Ну, джентльмены, — спросил офицеров Оутон, — в чем дело?

— Дело? — ответил Анселль. — Да у меня зуд во всем теле. Изо всех необдуманных поступков, капитан Оутон, это самый необдуманный; он хуже…

— Петушиного боя, — прервал его капитан с громким смехом — Ну, теперь мы сквитались!

Офицеры побежали вниз умываться и переодеваться после такого неприятного возмездия со стороны капитана Оутона. Когда они себя почувствовали снова в порядке, хорошее настроение вернулось к ним, хотя они единогласно нашли, что капитан не питает особенно утонченных мыслей и что его шутка побила петушиный бой.

Мне кажется, ни один класс людей не садится на корабль с большими сожалениями и не покидает палубы с большим наслаждением, чем военные. Да и немудрено: на море им приходится вести совсем не ту жизнь, к какой они привыкли. На суше они часто бывают в обществе, развлекаются; женщины благоволят к ним; и развлечения, вместе со служебными занятиями, не оставляют им достаточно времени для чтения и других умственных занятий.

Поэтому, предоставленные самим себе, они жестоко скучают.

Впрочем, я говорю, только касаясь общего типа; в числе офицеров есть много исключений: очень образованных, талантливых людей, много размышлявших, иного читавших.

— Я хотел бы, — сказал Ирвинг, лежавший во всю длину на куриной клетке, на корме, надвинув кепи на глаза, — я хотел бы, чтобы это проклятое плавание наивней окончилось. Каждый день одно и то же: никакого развлечения, никакого разнообразия. Право, мне делается противен вид сигары или колоды карт.

— Верно, — отозвался Анселль, лежавший рядом о ним тоже на курином ящике, точно воплощение лени и безделья, — верно, Ирвинг. Мне это начинает казаться хуже стоянки в провинциальном городишке, где только остается покачиваться на каблуках, да плевать через перила моста, пока не затрубят к обеду.

— О, это несравненно лучше; можно было по крайней мере нагуляться до устали или перекинуться двумя-тремя словами с девушкой, которая идет на рынок.

— Почему вы не возьмете книгу, Ирвинг? — заметил майор, откладывая томик, который он читал, чтобы вмешаться в разговор.

— Книгу, майор? Да я читал, пока не устал.

— А что вы читали со времени нашего отплытия? — продолжал Клеверинг.

— Дайте вспомнить… Анселль, что я читал?

— Да ничего; ты отлично это знаешь.

— Ну, может быть; здесь нам не подают газет в столовой. Дело в том, майор, что я не особенно