«Инфанта Сосалия» еще много недель перекатывала меня по валам Атлантики от рвоты к приступам малярии, но однажды погожим вечером все вокруг стихло. Бред у меня прекратился. Судно покачивалось на якоре. Утром, открыв после побудки иллюминаторы, мы поняли, что прибыли по назначению. Чертовское зрелище!

Вот уж удивились мы так удивились! То, что внезапно предстало нам из тумана, было настолько необычно, что мы сперва не поверили своим глазам, а потом, когда все это оказалось у нас прямо под носом, галерники, как один, несмотря на свое положение, покатились со смеху.

Представьте себе город, стоящий перед вами стоймя, в рост. Нью-Йорк как раз такой. Мы, понятное дело, видели порядком городов — и даже красивых, немало портов — и даже знаменитых. Но у нас города лежат на берегу моря или реки, верно? Они, как женщина, раскидываются на местности в ожидании приезжающих, а этот американец и не думает никому отдаваться, ни с кем не собирается спариваться, а стоит себе торчком, жесткий до ужаса.

Короче, мы чуть со смеху не лопнули. Тут поневоле расхохочешься: город встоячку — это же умора. Но веселило нас это зрелище недолго, потому как с моря сквозь густой розово-серый туман быстро наползал колкий холод, штурмуя и наши штаны, и расселины в каменной стене — городские улицы, куда врывались гонимые ветром тучи. Наша галера оставляла за собой узкую борозду под самыми молами, о которые билась вода цвета жидкого дерьма, кишащая лодками и жадными горластыми буксирами.

Бедняку вообще хлопотно сходить на берег, а уж галернику и подавно, потому что в Америке здорово недолюбливают галерников, прибывающих из Европы. «Все они анархисты!» — считают здесь. Американцы хотят видеть у себя только любопытных туристов с тугой мошной: ведь все европейские деньги — дети доллара.

Я, пожалуй, мог бы, как другие, кому это удалось, попробовать переплыть порт, выбраться на набережную и заорать: «Да здравствует Доллар! Да здравствует Доллар!» Это недурной трюк. Таким способом высадились многие, кто сделал себе потом состояние. Но это навряд ли верняк — об этом только рассказывают. В мечтах и не такое увидишь. А я, пока болел малярией, вынашивал иную комбинацию.

На борту галеры я выучился считать блох (не просто их ловить, а складывать, вычитать, короче, вести статистику), а это занятие тонкое. Вроде бы ничего особенного, но техники требует специальной. Вот я и решил найти ей применение. Что ни говори об американцах, в технике они разбираются. Моя манера считать блох наверняка им понравится — тут уж я был заранее уверен. На мой взгляд, дело не должно было сорваться.

Я как раз собирался предложить им свои услуги, но нашей галере велели отправиться на карантин в безлюдную бухточку на расстоянии окрика от близлежащего поселка и в двух милях восточнее Нью-Йорка.

Мы простояли там под наблюдением не одну неделю, так что в конце концов у нас сложились определенные привычки. Каждый вечер, после ужина, в поселок отправляли команду за водой. Чтобы осуществить свой план, мне надо было попасть в эту команду.

Ребята знали, что я задумал, но их самих авантюры не соблазняли. «Псих, но безвредный», — отзывались они обо мне. На «Инфанте Сосалии» кормили неплохо, били не очень, в общем, жилось терпимо. Труд как труд, не больше. И кроме того, бесценное преимущество: с галеры не списывали, а король даже обещал ребятам нечто вроде небольшой пенсии по достижении шестидесяти двух лет. Такая перспектива их страшно радовала, потому что позволяла помечтать. К тому же по воскресеньям они играли в выборы и казались себе свободными людьми.

Во время многонедельного пребывания в карантине они рычали в твиндеках на все голоса, дрались и натягивали друг друга. Но больше всего их удерживало от бегства вместе со мной то, что они не желали ни слышать, ни знать об Америке, которой я заболел. У каждого свое пугало; для них им была Америка. Они даже пытались отбить тягу к ней и у меня. Напрасно я втолковывал им, что в этой стране у меня есть друзья, в том числе моя малышка Лола, которая теперь наверняка богата. И конечно, Робинзон, несомненно создавший там себе положение в деловом мире: из них было не выбить отвращения, брезгливости, ненависти к Соединенным Штатам.

— Псих ты и психом подохнешь! — отвечали мне они.

В один прекрасный день я устроился так, что меня послали с ними к водоразборной колонке в поселке, а там объявил, что не вернусь на галеру. Привет!

В сущности, это были хорошие парни, работяги. Они по-прежнему не одобряли меня, но тем не менее пожелали мне, хоть и на свой лад, удачи и всего наилучшего.

— Валяй! — сказали они. — Валяй иди! Только помни, что мы предупреждали: твои запросы не для беспорточника. У тебя жар еще не прошел, вот и дуришь. Ты еще вернешься из своей Америки, и видок у тебя будет почище нашего. Сгубят тебя твои вкусы. Учиться хочешь? Да ты и так для своего положения чересчур много знаешь.

Тщетно я твердил им, что у меня здесь друзья, которые меня ждут. Я базарил впустую.

— Друзья? — прыскали ребята. — Положили на тебя твои друзья! Они же о тебе давно забыли.

— Но я хочу посмотреть на американцев, — настаивал я, — и потом у них бабы, каких нигде больше нет.

— Возвращайся-ка с нами, лопух! — отвечали они. — Кому говорят, не дело ты затеял. Только еще сильней расхвораешься. Вот мы тебе сейчас расскажем, что такое американцы. У них так: каждый либо уже миллионер, либо падла. Середки не бывает. Такой, как есть, теперешний, миллионеров ты точно не увидишь. А уж падла, будь спокоен, тебя накормит! Сыт будешь прямо сейчас.

Вот как обошлись со мной мои товарищи. Эти неудачники, пидеры, недочеловеки довели меня до белого каления.

— Катитесь вы подальше! — огрызнулся я. — Вы же слюни от зависти пускаете, и только. Сдохну я у американцев или нет — это мы еще посмотрим. Пока что ясно одно: все вы одна шоколадная фабрика между ногами, да и та никудышная.

Словом, отбрил их и остался доволен.

Наступила ночь, и с галеры ребятам засвистели. Все они, кроме одного — меня, ритмично заработали веслами. Я выждал, пока плеск стихнет, потом досчитал до ста и что было духу припустил к поселку. Он был нарядный: хорошее освещение, дома, ожидающие обитателей и расположенные по обе стороны тихой, как они, часовни. Но меня трясло от озноба, малярии и страха. Там и сям мне попадались моряки из местного гарнизона, не обращавшие на меня никакого внимания, и даже дети, в том числе крепкая мускулистая девчонка. Америка! Я добрался до нее. Вот уж что приятно видеть после стольких приключений! Это возвращает к жизни, как сочный плод. Я попал в единственный поселок, в котором никто не жил. Маленький гарнизон, состоявший из моряков с семьями, поддерживал строения в должном порядке на случай, если какое-нибудь судно привезет с собой эпидемию и возникнет угроза огромному порту.

Тогда в этих помещениях угробят как можно больше иностранцев, чтобы население города не заразилось. Там даже кладбище по соседству устроили, славненькое такое — повсюду цветочки. Словом, в поселке ждали. Ждали уже шестьдесят лет и ничем другим не занимались.