«Значит, у меня есть племянник — Антошка. Интересно, этот парень — ее муж? Аристократ, однако! Хотя нет, больно молод для нее, и мальчик на него не похож — совершенно другая порода. Но если он не муж, то где же тогда муж? Или… или у нее вообще нет мужа. Да, возможно, что и так — на троих с ребенком дали бы „двушку“, а это, кажется, однокомнатная».

Наташа сидела тихо, не произнося больше ни слова и не мешая его мыслям, но оба они вздрогнули, когда в прихожей щелкнул дверной замок. Послышались тихие голоса, потом в комнату быстрым и легким шагом вошла молодая женщина. Волосы ее были гладко зачесаны назад, черты лица не отличались тонкостью или красотой, но выражение его поражало удивительным спокойствием.

— Из Ленинграда? От Марии Викторовны? — спросила она и мягким движением руки остановила поднявшегося было ей навстречу Сергея. — Сидите, сидите, вы мне особо не нужны, я пока поговорю с девочкой. Волнуешься? — лицо ее обратилось к Наташе.

— Нет, — растерянно пролепетала та.

— Правильно, незачем волноваться, больно не будет. Какой у тебя срок?

Ошеломленная вопросом Наташа раскрыла рот и тут же его закрыла, не зная, что ответить. Сергей тоже на минуту оторопел.

— Простите, но я… мне как-то не совсем понятно, — растерянно пролепетал он.

Людмила с минуту спокойно смотрела на него, потом чуть пожала плечами.

— Вы меня тоже простите, но мне мое время дорого, поэтому давайте без лишних слов. Если девочка стесняется при вас говорить, то вы можете подождать на кухне. В любом случае мне сейчас нужно будет ее осмотреть и точно определить срок — от этого ведь и цена операции зависит, вы сами понимаете.

И тут до Сергея дошло — вспомнился вдруг отрывок из письма матери:

«Сейчас я работаю акушеркой в роддоме, а Люде уже семнадцать, и она поступила в институт, чтобы выучиться на доктора, а не так, как я, быть простой акушеркой. Мне она иногда по работе помогает, и руки у нее золотые».

Выучилась девочка, ничего не скажешь! Промышляет подпольными абортами, имеет солидную постоянную клиентуру. Какая гадость! И это его родная сестра!

— Вы ошиблись, — холодно ответил он, — мы не по этому делу.

— Не по этому? Вы ведь из Ленинграда от Марии Викторовны?

— Я действительно из Ленинграда, но не от Марии Викторовны. Я — ваш брат Сергей Эрнестович Муромцев. Месяц назад случайно узнал о вашем существовании, решил с вами повидаться. Ваша… наша с вами мать говорила вам когда-нибудь, что у вас есть родные в Ленинграде?

Людмила растерянно провела рукой по лбу и опустилась на диван.

— Сергей? Сережа? Так это было правдой — то, что говорила мамаша? Вы действительно мой брат?

— Поскольку у нас общие родители, то иначе этого не назовешь. Я хотел найти мать, но в адресном столе мне дали только ваш адрес.

Людмила закрыла лицо руками и какое-то время сидела неподвижно, а когда вновь посмотрела на Сергея, то лицо ее приняло прежнее безмятежно-спокойное выражение.

— Мамаша умерла от рака — прошло уже больше десяти лет.

Сергей растерянно молчал, пытаясь осмыслить сказанное Людмилой. Так значит, его мать мертва. А он-то почти месяц ждал встречи с ней, мысленно репетируя вопросы, которые ей задаст.

— Простите, я этого не знал, я… Мне очень жаль. Но ведь она говорила вам обо мне?

— Прежде — никогда. Она всегда твердила, что у нас нет ни единого родственника, кроме бабушки, а бабушка умерла в сорок третьем, мне было семь. Тоже от рака — говорят, эта склонность передается по наследству.

— Ну, по этому поводу ученые только спорят. У вас остались фотографии?

— Конечно, — Людмила сняла с полки толстый альбом и открыла его, но в руки Сергею не дала, а просто полистала, показывая: — Вот это мамаша с бабушкой, это я маленькая. Я-то на мамашу похожа, а вы, наверное, на отца.

— Да, говорят, что так. А это кто в форме — ваш муж?

— Нет, это мой школьный товарищ — прислал карточку, когда служил в армии. Тут вам не интересно будет — это все мои друзья из школы и института. А это Антошка. Вы ведь видели моего Антошку? А что б вокруг да около не ходили и зря не спрашивали, то мужа у меня нет — я мать-одиночка. Может быть, будете осуждать, не знаю, но что есть, то есть, и никуда не денешься, — она убрала альбом, даже не дав ему внимательно вглядеться в лицо матери, которую называла «мамашей».

Сергей смутился.

— Что вы, за что мне вас осуждать, это ваше личное дело.

— Многие осуждают, но у меня и мамаша была одиночкой, и бабка — она еще до революции в приюте мамашу родила, а потом от позора в деревню сбежала.

— Позвольте, но ваша… наша с вами мать не была одиночкой — они с нашим отцом были зарегистрированы. У нас с вами есть старшие брат и сестра — от первого брака отца.

— Вот как значит, — слегка удивленная Людмила качнула головой. — А что ж отец-то нас с мамашей бросил?

— Никто никого не бросал, мать сама оставила меня и уехала из Ленинграда после ареста отца. Вы знаете, что нашего отца расстреляли?

— Расстреляли? Я не знала. А за что, неужели он был бандитом? Или кулаком?

Сергей с трудом сдержался и ответил очень резко:

— Он был ученым с мировым именем, а расстреляли его… За что в те годы всех арестовывали и расстреливали?

— Понятно, из репрессированных, значит. Но вы не сердитесь, я ведь не знала, а по мамаше думала, что кроме как с вором или бандитом она бы поладить не могла. Да и золото у нее откуда было, я никогда не могла понять — бабушка своего золота не имела, а у прабабки все забрали, когда раскулачивали. Так мы прежде, говорите, жили в Ленинграде?

— Когда мать уехала, вы еще не родились — возможно, она боялась, что ее тоже арестуют, и тревожилась за будущего ребенка. За вас.

— Она? Тревожилась за меня? — странная интонация в голосе Людмилы походила на легкое презрение. — Ладно, будем считать, что так. Но скорее она боялась за себя. А вы что какое-то письмо старое прочитали, что узнали о моем существовании?

Сергей немного удивился, но вытащил письмо и протянул своей сестре.

— Я случайно обнаружил это.

Людмила читала, слегка шевеля губами, но лицо ее оставалось спокойным.

— Да, на нее это было похоже — написать такое письмо. Не переживайте особо — нуждаться мы никогда особо не нуждались. Я, как поступила в институт, так устроилась работать по ночам санитаркой, у мамаши никогда денег не просила — стипендии и зарплаты мне хватало. Да она бы и не дала — всегда плакалась, что у нее нет денег. Когда она это письмо написала, весной пятьдесят третьего? — Людмила взглянула на дату. — Правильно, Сталин умер, вот она и осмелела. Она б с ваших сестры и брата еще денег вытребовала, но в этот год летом у нее опухоль нашли — одну операцию сделали, потом другую, потом узлы удаляли. Ей уже не до того стало.