С 1935-го по 1958 год действовал закон, по которому побег через границу или отказ вернуться из-за границы карались смертной казнью. А членам семьи перебежчика грозило 10 лет лагерей. Бежали, в основном, высокопоставленные чекисты и дипломаты, осознав, что над ними уже занесен топор и терять им больше нечего.

В начале 1966 года, находясь в Париже, советский премьер Алексей Косыгин заявил: «Если есть семьи, разобщенные войной, которые хотели бы встретить своих родственников вне СССР, или даже оставить СССР, мы сделаем все, чтобы помочь им решить эту проблему». Это событие считается началом легальной эмиграции из СССР.

Москва начала разрешать советским евреям, немцам и понтийским грекам выезд с целью воссоединения семей. Порой люди уезжали по вызову дальних или фальшивых родственников, оставляя в СССР родителей, но все понимали правила игры. Однако неукоснительно соблюдался принцип: человек, добровольно покинувший СССР, впоследствии не мог приехать даже на похороны матери.

Впервые существенную роль в эмиграции начали играть экономические мотивы. Излюбленный упрек в адрес уезжающих состоял в том, что они отправились «за колбасой».

Появился советский анекдот, отлично характеризующий эпоху. Двое евреев что-то оживленно обсуждают. К ним подходит третий и говорит: «Не знаю, о чем вы, но ехать надо!»

Многие советские граждане рассматривали возможность уехать как привилегию. Это порождало зависть и подпитывало бытовой антисемитизм.

На государственном уровне евреев начали рассматривать как «ненадежный контингент». Трудности с поступлением на престижную работу, в свою очередь, усиливали эмиграционные настроения.

Уровень эмиграции всецело зависел от текущего состояния отношений между СССР и Западом. Стоило им осложниться, и желающим начинали отказывать, нередко без всякого объяснения причин. Возникло выражение «сидеть в отказе». Иногда это состояние длилось годами, причем человека, подавшего заявление на выезд, немедленно увольняли с работы, оставляя без средств к существованию.

Глава КГБ и некоторые другие члены руководства добивались полного прекращения эмиграции, поскольку сам факт, что такое количество людей «голосует ногами» за «загнивающий капитализм», по их мнению, подрывал «морально-политическое единство советского общества».

Первая волна эмиграции началась в 1955 году и продолжалась до 1967 года. В этот период в Израиль прибыли более 12 тысяч эмигрантов. Это были в основном евреи, которые во время Второй мировой войны оказались разделены с родственниками, живущими в Израиле. Отнюдь не все из них были пожилыми. Благодаря небольшим размерам эта группа русскоязычных эмигрантов была не слишком заметна и легко абсорбировалась в Израиле, к тому же она состояла из людей, которых Израиль особенно привлекал.

Превратности «русской» эмиграции этого периода отражают ее тесную связь с политикой СССР. Она прекратилась после войны на Синае 1956 года, но затем постепенно оживлялась по мере нормализации отношений между Израилем и СССР. К началу 1966 года в Израиле было около 1900 репатриантов из СССР.

Для большинства евреев, живущих в Советском Союзе, тема эмиграции, отъезда всегда была болезненной темой. Болезненной она была и для Анатолия.

— Я снова подам на выезд через время, — сказал он, — если, конечно, выйду из тюрьмы. Надеюсь, что выйду, и после тюрьмы меня скорее выпустят.

— Поэтому ты не искал эту девушку, так? — прищурился Павел.

— Я и не буду ее искать, потому что я не хочу оставаться здесь, — просто, но твердо произнес Анатолий, — здесь, где я всегда враг.

— Но ведь должны быть люди, которые тебя любят! — воскликнул Павел.

— Я не хочу, чтобы меня любили. Я хочу, чтобы мне дали дышать.

— Кажется, я понимаю… — вздохнул Павел. — С детства слышал одну дурацкую присказку, но только теперь начинаю понимать ее смысл. «Если в доме нет воды, воду выпили жиды». Раньше я смеялся. Но теперь, слушая тебя… Я не знаю. Но я понимаю, что ты хочешь сказать. Понимаю очень хорошо.

Дождь, очевидно, шел ночью. Не выспавшись, Емельянов спросонок угодил ногой в ближайшую лужу и, забрызгавшись, чертыхнулся в голос. День и без того обещал быть паршивым, а тут еще эти лужи… И без того тротуары в Одессе не отличались гладкостью и удобством. После дождя это были сплошные лужи и колдобины.

Всю ночь Емельянов не спал. Его мучили странные мысли о том, что он попал в центр какого-то огромного спрута, и этот спрут, шевеля щупальцами, затягивает его все глубже и глубже.

Казалось бы, два совершенно разных дела: дело о самоубийстве скрипача Лифшица и дело об убийстве вора Паука. Между знаменитым на весь мир музыкантом и вором, трижды сидевшим в тюрьме, не было ничего общего. Эти люди были абсолютно разными по социальному происхождению, по своим достижениям, образованию, интеллекту, уму. Более того — вряд ли они когда-то могли пересекаться в жизни, если только вор Паук не грабанул квартиру знаменитого состоятельного скрипача. Впрочем, эту информацию Емельянов уже проверил. Не грабил. Да и по рамкам современного мира скрипач не был так уж богат.

Не цеховик, не валютчик, не партийный бонза. Не было в его квартире добычи, способной привлечь внимание вора в законе Паука, опытного домушника, который воровал с детства. Уж Паук умел свою добычу распознать.

Емельянов не поленился, взял в архиве дела Паука и изучил его методы. Вор оплетал свою жертву паутиной слежки и информации, как настоящий Паук. Он изучал все о своей жертве: членов семьи, привычки, распорядок дня, кто в какой комнате находится. Даже то, спит жертва с открытой форточкой или нет.

Неделями слежки Паук плел вокруг своей жертвы сеть. И в один прекрасный день совершал верный ход. Он выяснял удачный момент, когда в квартире никого не будет и можно зайти с наименьшими потерями. Пробирался и выносил абсолютно все.

Но Паук любил богатую добычу. Последней его жертвой был цеховик, который шил мужские брюки, подделывая их под знаменитые лейблы. В подвале своего дома на Слободке он сколотил подпольный цех, в котором шились подделки.

Улучив момент, в воскресенье, когда цех не работал, а вся семья цеховика отправилась на пикник к общим знакомым, Паук вместе с двумя подельниками проник в дом и вынес колоссальную добычу. Добычей этой стала импортная техника, золото, бриллианты, натуральные меха и деньги — 20 тысяч советских рублей.

После того, как Паука взяли у скупщика краденого в попытке сбыть меховые шубы, цеховик тоже попал в поле зрения правоохранительных органов. Цех накрыли, имущество конфисковали, а цеховик получил 15 лет строгого режима. Так что Паук знал, куда лез.

Он вряд ли пошел бы в квартиру скрипача. Поэтому Емельянов допускал мысль, что Паук вообще не был знаком со скрипачом, не слышал о нем и не видел никогда в жизни.