Помощи в рытье могилы они не предложили, за что Тумидус был им благодарен.

Дождавшись, когда останется один, помпилианец зашел в дом с черного хода. Бессмыслица, ничем не оправданное предубеждение, а может, суеверие, но Тумидус не хотел, чтобы видели, как он уходит от пустой могилы. От двух пустых могил — для живого и мертвого, нет, для куклы и мертвого. Хочу лежать здесь, под деревьями, подумал он. Когда пробьет мой час, я хочу тихо лечь здесь. Надо будет попросить старшую жену, чтобы сделала и мою куклу. За ногтями и волосами дело не станет. Я, конечно, брею голову, но это не значит, что я облысел. Вряд ли я сумею тихо скончаться на Китте: мой труп ледышкой поплывет в космосе или сгорит в огне взрыва. Тенью, призраком, памятью — не хочу покоиться на Октуберане, в благоустроенном семейном склепе. Не хочу гроба, укрытого флагом с орлом Великой Помпилии. Не хочу фуражки, прикрепленной к крышке из мореного дуба. Три залпа холостыми, военный оркестр — нет, не хочу. Кукла, я договорюсь о кукле, так будет лучше...

В доме он переоделся. Долго возился, меняя знаки различия. Увидь наместник Флаций, чем занимается его строптивый офицер, — сильно удивился бы. Оправив китель, Тумидус заглянул в спальню Папы и удивился не меньше, чем гипотетический наместник Флаций. Папа стоял у кровати, ждал.

— Идем, — велел Лусэро Шанвури.

Так они и вышли к людям, уже толпившимся у могил, к гробу, перенесенному на задний двор, — вдвоем, один за другим. Первым шел Папа Лусэро — трудно, медленно, покачиваясь, но карлик шел своими ногами. Казалось, маэстро Карл где-то рядом, корректирует каждый шаг, и троекратное согласие — как три залпа холостыми — все еще действует. Карлика сопровождал Гай Октавиан Тумидус в форме штурмового гард-легата. Подбородок вздернут, лед в глазах; планка малого триумфатора над сердцем, орден Цепи на шее. В толпе зашушукались, обсуждая внезапное разжалование. Вздрогнул Марк Тумидус-младший, предполагая худшее. Но коллантарии, кто ходил с помпилианцем в космические дали, и Лючано Борготта, хорошо помнивший события двадцатилетней давности, переглянулись между собой и кивнули, одобряя. Таким был Тумидус, когда он впервые познакомился с маэстро Карлом; таким он провожал маэстро в последний полет.

Папу пропустили вперед.

— Отдыхай, инкоси, — сказал Папа Лусэро, дождавшись, когда гроб опустят в могилу. — Не переживай, я скоро. Ты думал, я дам тебе заскучать? Нет, не дам, и не надейся...

Он замолчал. Бросил на гроб горсть земли и сел, где стоял.

— Я, — произнес Борготта, готовясь к надгробной речи. — Я был ребенком, когда впервые встретил маэстро...

И тоже замолчал.

— Нет. — Голос его был сух как песок. — Нет, не могу. Гай, давай ты.

— Пьеро? — спросил Тумидус.

Тилонец отчаянно замотал головой.

Тумидус немного постоял, слушая молчание — лучший реквием, какого мог бы пожелать маэстро Карл, — и взялся за лопату.

— Папа!

Откуда взялся этот брамайн? Смуглый, великанского роста, с непомерно длинными руками и ногами, он соткался из еле заметного мерцания за спинами собравшихся, под кривой дикой грушей. Взгляд брамайна вспыхнул, когда он увидел толпу и понял, что люди стоят над свежей могилой.

— Папа, прости!

Обезумев от горя, брамайн бросился к месту захоронения. Растолкал людей, упал перед ямой на колени, простер руки:

— Опоздал! Я опоздал!

Толпа попятилась. Один Тумидус остался на прежнем месте.

— Я грязь, Папа! Я мерзость этого мира!

Слезы текли по лицу великана.

— Ты звал, Папа! А я, я...

— Грязь, — ворчливо согласился Папа Лусэро. Незамеченный брамайном, карлик сидел рядом с гостем, перетирая в пальцах ком земли. — Натуральная грязь. Ты такая дрянь, Кешаб, что у меня просто нету слов. И за что я тебя люблю, а?

Кешаб Чайтанья, лидер-антис расы Брамайн, побелел, как недавно врач-вудун. С его кожей это было практически невозможно, но Кешаб справился.

— Пусти! — захрипел Папа, когда великан сгреб карлика в охапку. — Раздавишь, горилла! Вот же мерзость этого мира...

Они сидели на краю могилы: антисы, большой и маленький.

Генерал ждал конвоиров с минуты на минуту. Слонов, наверное, уже перестали кормить — голодные слоны веселей топчут приговоренного. По всем каналам крутился злосчастный репортаж. Владельцы летучей жабы — репортеры «Горячих новостей» — засняли все: вдребезги разлетается окно, голосит Мирра, ее утаскивают вглубь лаборатории, пристегивают к креслу. Не остался без видео и генерал: мрачней ночи, Бхимасена молча взирал на все это безобразие.

В комментариях ведущие не стеснялись:

— Отчаявшаяся Мирра Джутхани взывает о помощи!

— Найдите Натху!

— Почему бездействует власть?!

— Бесчеловечные опыты над матерью юного антиса!

— Изуверы под личиной ученых!

— Виновных к ответу!

И венцом всей оратории:

— Глава антического центра генерал Бхимасена: чудовищная некомпетентность или предательство?

Толпы возмущенных граждан уже взяли в осаду антический центр «Велет», храм Девяти Воплощений и исследовательский центр психоэнергетики. Ни в одном из этих мест Мирры Джутхани не было. Наплевав на все правила и разрешения, генерал поднял «Шакунталу» в первый особый воздушный эшелон, включил генератор камуфляжной иллюзии и, оторвавшись от репортеров, доставил Мирру в клинику реабилитации антисов «Савитар», о которой мало кто знал. Это было единственное его достижение на сегодня. Совместно с доктором Пурохитом и профессором Чатурведи они подготовили официальное заявление о состоянии здоровья Мирры Джутхани и принимаемых мерах по ее скорейшему излечению. Заявление озвучили в эфире, и никто не обратил на него внимания. Страсти накалялись, Чайтра бурлила. В столице вспыхивали спонтанные митинги. На каждом углу орали самозваные пророки, гуру и политические активисты. Все призывали к разному, одинаково противозаконному. Хаос оформлялся демонстрациями. Кто, что и кому при этом демонстрировал, было неясно.

Нет, подумал генерал. Нет, не простят. Арест, закрытый суд с трансляцией отредактированного видео, публичный позор, публичная казнь. Почему они медлят? Не хотят брать его на виду у толпы, окружившей «Велет»? Так ведь публичность им только на руку: вот он, виновник! Власть не дремлет, власть действует, кара неотвратима — убедитесь в этом собственными глазами!

Назойливый писк пробился через трескотню ведущих. С раздражением, близким к ярости, Бхимасена выключил визор-центр. Что там еще? Ни на что уже не надеясь — время жизни стремительно подходило к концу — генерал пролистал ответы, свалившиеся из гипера: