«Верно, – думал Егор Кузьмич, доставая очередную бутылку. Валееву, при его комплекции, одного выпитого стакана было мало. – Теперь моя воля: хочу – работаю, не хочу – отдыхаю. Захочу – на курорт поеду!»

Курорт Сбруеву представлялся верхом безделья.

Быть свободным от необходимости работать – это же вторая половина счастья, которая даётся, опять же, тому, кто богат. О таком благе Егор Кузьмич никогда и не мечтал, потому что с детства понял, что не у тех родителей на свет явился. Родился в семье, где жизнь – быть ей или не быть – зависела лишь от того, хватит ли здоровья и сил, чтобы добыть пропитание и одежду. Трудовой путь был уготован ему от младых лет до гробовой доски, других вариантов судьба не предусматривала, и вдруг – такой поворот! Жизнь крутила по-всякому, но, пропустив через очередной жернов, выплёвывала его каждый раз в ту же упряжь и в тот же хомут, из которого взяла прежде. То ли ошибся неведомый вершитель судеб в этот раз, то ли лукавый шутку сыграл и вскоре потребует плату – кто ответит Егору Кузьмичу?

Утром, когда приплёлся чуть живой, трясущийся Андрей Фомич, Сбруев похмелил его и, провожая, сказал:

– Я – того. Скажи: заболел.

– Ага! Не выйдешь завтра, лады! Заболел, – охотно поддержал Егора Кузьмича оживший напарник, – правильно! Всё одно им: кого-то в отпуск гнать будут. А тебе что? Гуляй!

Окинув сожалеющим взглядом напоследок стол, Фомич отправился на дежурство.

Ещё поутру, лёжа в постели, Сбруев мысленно оглядел свой дом и двор придирчивым взглядом и понял, что надо навести к приезду гостей другой порядок: теперь плетень для палисадника не годится, штакетник – в самый раз; ставни рассохлись – требуют срочного ремонта; трубу побелить пора…

Про болезнь – так, на всякий случай сказал, он ещё не решил окончательно, уйдёт ли с работы совсем. Не просто это – сесть барином, когда барству не обучен.

Наблюдая, как без аппетита ковыряет поросёнок пятаком в корыте, думал Сбруев: «Интеллигент попался, ишь, модничает! Забью, а другого на осень возьму».

От раздумий его отвлекла Дарья:

– Кузьмич! Иди в избу, к тебе пришли.

Сбруев вошёл в дом, но никого не увидел, кроме Таньки и Кирилловны.

– Кто приходил-то? – спросил жену.

– Так вот – они.

Егор Кузьмич почувствовал угрызения совести: Татьяне, пожалуй, подарок какой-нибудь следовало купить за её бдительность. А то налил давеча водки – и всё! Не девичье дело горькую хлестать. Он почесал подбородок, щетина потрескивала под пальцем, что же ей купить? Сколько на это истратить денег?

– Дядя Егор, – начала Татьяна, – ты знаешь, чего мы зашли?

– Гм, – молвил Сбруев.

– Мы в магазине были, там товару всякого завезли. И костюмы разные, длиннющие есть, прямо на твой рост.

Она выжидательно замолчала, но Сбруев ничего не мог понять, сел на табурет и вопрошающе посмотрел на Дарью.

– Приедут сыны с жёнками, – поддержала Дарья Татьяну, – дочки с мужьями, а ты в чём их встречать выйдешь? В этим пинжаке, в тех тухлях?

Сбруев посмотрел на свой пиджак, на галоши с заплатками, в которых он управлялся по хозяйству, представил, какими глазами внучата на него поглядят, и устыдился.

– М-м-да. – Поскрёб снова щетину на лице, возразил: – Навоз не в штиблетах чистят.

– Ну дак, – вступила в разговор Кирилловна, – не скажи. А то, может, в сапожищах будешь хорохориться?

Кирзачи у Сбруева были вполне пригодные, хотя и не новые. Сколько хлопот из-за этих денег, а ведь только начало. Эх, суета! Егор Кузьмич вздохнул и пошёл к умывальнику.

– Деньги-то взял? – спросила Дарья, когда они всей компанией были уже у калитки.

– Чёрт! – пришлось вернуться.

Так в окружении Дарьи, Татьяны и Кирилловны прибыл Сбруев в магазин и с изумлением подумал, что впервые после смерти жены свернул не влево от двери, где обыкновенно брал водку, махорку и хлеб, а направо. Здесь, как всегда, суета, очередь не очередь – не разберёшь, все враз просят показать – кому матерьял, кому гребешок, кому игрушку, кому что.

– Мы сказали Юльке, чтобы она вам оставила костюм получше, – упредила Татьяна Егора Кузьмича.

– На кустюмы не больно-то кидаются, – услышала её женщина с ведром, – сто четыре рублика чёрные, а серые аж по сто двенадцать! Таки деньги не во всяко время в кармане валяются.

– В прошлый раз были по семьдесят и по девяносто, – оправдалась продавщица и посмотрела на Егора Кузьмича: неужто испугается большой цены?

Вокруг Сбруева, забыв о своих интересах, бабы образовали толпу советчиц, специалистов по костюмам. Послал бы всех к ядрёной бабушке, если б не в культурном заведении находился. Чёрный пиджак Сбруев примерил тут же, на чистую рубаху надел, а брюки смотрел и так и сяк, раскидывал руки в стороны, по длине штанин врасхлёст узнавал длину, прикидывая глазом, не окажутся ли широки в поясе, умаялся хуже, чем от работы возле угля. Особенно от баб устал, которых будто специально в магазин согнали, чтобы они гудели и не давали мужику подумать. Все в один голос:

– Ах, хорошо! Ладные! Бери!

Юлия завернула брюки в пиджак, обвязала покупку бечёвкой. Стали обувку смотреть. На ногу Кузьмича городские сапожники не рассчитывали. Всякие несерьёзные, узконосые да лакированные, туфлями называются, на широкую лапу Бондаря надеваться никак не желали, хотя в длину были подходящи.

– Приходите завтра, я вам привезу что надо, – пообещала Юлия, – широкие и с резиночками вот тут, чтобы со шнурками не мучиться. А рубашку не хотите посмотреть, дядя Егор?

Выбрали и рубаху, белое с красным и в клеточку. Тут же уговорили взять и вторую – про запас. Ну, дела! И всё время, пока Сбруев примеривал обновки на себя, свербила забота: как быть с Татьяной? Что купить? За сколько? Как на это посмотрит Дарья? Да ведь и ей, Дарье, пожалуй, хочется получить подарок, не совсем чужая!

Но столько народу кругом, что постеснялся Сбруев и не заикнулся о подарках.

Вечером опять пришли Зотов и Фомич, опять Кирилловна присоединилась, затем Татьяна – грех было обновы не обмыть. И на следующий день всё повторилось, только на этот раз обмывали ботинки с резинками. Юлька Сыкчина выполнила обещание.

В общем, с гостями, с ежевечерней выпивкой сложилось так, что отвертеться от них было нельзя. Словно сел в вагон, поезд тронулся и никакой возможности из того вагона выскочить нет.

Федька Воробьёв не приходил. Забыл про приглашение или, наоборот, помнил, что Валеев тоже в гости может заявиться?

Воробьёв своё прошлое обдумал на сто рядов, и оно ему не казалось прекрасным. Но ещё менее он надеялся на хорошую жизнь, предстоявшую ему на свободе, потому что быть свободным он не умел, а людей обыкновенных, не воров и не охранников, знал плохо. Он не представлял, как устроиться на работу, да и примут ли его? Законы, по которым судят преступников, он усвоил в совершенстве, а по которым трудятся и получают зарплату, представлял смутно.