Настя так не умела.

В понедельник она вышла на работу только за тем, чтобы забрать свою трудовую книжку и написать торопливое извинение. На нее, сдерживающую слезы, косо посматривали официантки. Никто не решился к ней подойти. Кроме, разумеется, Василисы, но ту Настя сама отправила по самому неинтеллигентному из возможных адресов. Та оторопела. Привыкла, что Настя тихая, себе на уме. А тут такое.

Она собрала в полотняный мешочек скудные личные вещи, которыми успела обжиться за несколько месяцев работы в кафе. Мельничка для корицы, серебряное чайное ситечко, которое подарил ей на счастье Антон (Настя считала его чем-то вроде талисмана), заляпанную жиром и взбитыми сливками подшивку кулинарных журналов, большие хозяйственные свечи – кропотливую работу вроде лепки марципановых фигурок она предпочитала делать при свечах, так уютнее и почему-то устаешь меньше.

– То, что мы расстались, не значит, что ты должна увольняться, – пробовал удержать ее Антон. – Хочешь, зарплату повышу? Будешь пять тысяч евро получать. Хочешь второй выходной?

Пять тысяч евро – это, конечно, заманчивая перспектива. Но не настолько, если в качестве бонуса к ней прилагается необходимость ежедневно видеть его, разговаривать с ним, слушать, как их роман обсуждают официантки, ежедневно лицезреть молчаливое Василисино торжество.

Ничего страшного – она справится. Квартира оплачена на полгода вперед, с таким солидным прошлым, как «Бомонд-cafе», она легко найдет новую работу. Настя была из тех, кому препятствия только придают дополнительных сил.

В тот же вечер она сложила в старую спортивную сумку всю одежду, некогда доставшуюся от Оксаны, поймала такси и назвала водителю знакомый адрес. Она знала наверняка, что ни одной из хозяек роскошного особняка не окажется дома. Ольга Константиновна, как всегда, полирует и без того гладкие бедра в каком-нибудь SPA. Оксана бьет баклуши в компании своих подруг, таких же никчемных, как и она сама.

– Ты-ы? – недоверчиво протянула домработница Анюта.

В отличие от Ларочки она сразу узнала Настю. Несмотря на новую прическу, ушедшие килограммы и огромные темные очки.

– Я ненадолго. Это тебе, – Настя с улыбкой протянула ей сумку, в которую Анюта заглянула с такой осторожностью, будто бы там могло оказаться взрывное устройство.

– Что это?

– Как что? Одежда. Помнишь, мы из-за нее когда-то поссорились.

– Еще бы мне не помнить. Но… Зачем ты мне ее отдаешь? Порвалась, что ли?

– Расслабься, я ее почти не носила. Просто хотела вернуть должок. Терпеть не могу, когда я кому-то должна.

Анюта спрашивала что-то еще, но Настя скомканно попрощалась, сославшись на занятость. Усаживаясь в такси, она в последний раз посмотрела на домработницу, которая все еще неподвижным соляным столбом стояла на пороге, прижимая сумку с вещами к груди.

Вот теперь у нее действительно началась новая жизнь.

* * *

Невозможно открыть одну дверь, не закрыв другую, – так, кажется, говорили древние мудрецы.

Во вторник Настю разбудил телефонный звонок. До противного бодрый деловой голос сообщил, что ее кулинарная книга заинтересовала телевизионный канал N, и теперь Настю хотят сделать ведущей кулинарного шоу – не программы для домашних клуш о том, сколько изюма класть в утренние оладушки и как нарезать лук и не разрыдаться, – а динамичного молодежного шоу, остроумного, высокобюджетного, сексуального.

– Вы меня разыгрываете, – усмехнулась она. – Моя книга выйдет в свет только через два месяца.

– Вот и замечательно! – оптимистично воскликнули на том конце трубки. – И программу выпустим тогда же. Но приступить к работе нужно прямо сейчас. Мы посмотрим, как вы держитесь перед камерой, хотя человек, вас рекомендовавший, сказал, что с этим не будет проблем. Но, возможно, придется брать уроки техники речи, вы говорите с вологодским акцентом.

– Я из Углича… То есть вообще-то москвичка, просто в детстве переехала, – залепетала Настя, которая всегда терялась от такой напористости.

– Не страшно, почти незаметно ничего, – снисходительно усмехнулись на том конце трубки. – Вы сможете подъехать в Останкино сегодня, часикам к двенадцати?

Она скосила глаза на часы – девять пятьдесят. Надо бы вымыть голову, подкрасить глаза – хотя пользоваться тенями она так и не научилась, все ей казалось, что получается гибрид ассистентки циркового жонглера и примы театра трансвеститов. Погладить платье, нагуталинить сапоги… Черт, о чем она думает? Что это вообще за бред?! Наверняка кто-то решил подшутить, может быть, это проделки Василисы, своеобразное прощание, так сказать. А она уши развесила.

– Наш координатор встретит вас у семнадцатого подъезда, – не дождавшись Настиного ответа, сказала трубка. – Не забудьте взять паспорт.

– Постойте!.. А кто же вам про меня рассказал? В издательстве?

– Я думала, вы знаете, – немного растерялась трубка. – Антон Панов, у нашей дирекции был с ним бартерный контракт. Он дал нам рукопись, и мы тут все в восторге… Так что ждем вас, не опаздывайте. Дел у нас много.

Настя повесила трубку и еще долго сидела на кровати, ошарашенная.

Что ж, удивляться нечему. Классический городской роман заканчивается либо пятиярусным свадебным тортом и трехметровой фатой, либо нервным гастритом и комплексом неполноценности, либо прощальным подарком. Прощальный подарок считается хорошим тоном среди московских мужчин – отставным любовницам дарят квартиры и машины, туры по замкам Луары или (если альфа-самец невоспитан и глумлив) парфюм из «Арбат-Престижа». Насте вот телепередачу преподнесли. Заслужила. Кому-то такое польстило бы – свое телешоу, потенциальный кусочек славы – это куда весомее брильянтов и мехов.

Но ей почему-то было так тошно и противно, словно, бредя по неосвещенному двору, она вляпалась каблуком в собачью какашку.

Она решила не ехать никуда. Лучше остаться дома, с головой погрузиться в ванну меланхолии, посидеть на диете из миндальных пирожков, самодельных тортиков и шоколадных конфет.

Но в последний момент, когда стрелка часов уже подобралась к половине двенадцатого, ее нервы не выдержали. Схватила то, что под руку попалось, – какие-то старые джинсы, свитер грубой вязки, удобные кроссовки, собрала волосы в хвост и умчалась, даже не взглянув на себя в зеркало. Плевать, на всех плевать.

Она не в том положении, чтобы упускать дарованные шансы.

Даже если невмоготу произнести имя дарителя и при этом не разреветься.

Давид нервничал.

Ему казалось, что все его узнают.

За каждым углом виделись телохранители Мамедова. В каждой низкорослой брюнетке чудилась Диана. В каждом блондине – Артем. Казалось, он слышит их недоуменный смех, чувствует на себе их удивленные оценивающие взгляды. Мол, ну ты даешь, старик, – поменять совершенство своих природных черт на это невнятное убожество.