— Хьюстон, они вернули камеру. Кажется, с ними можно договориться… Да, чернобородый концом ножен пробует что-то начертить. «Артур. Камелот».

Разрешите мне написать свое имя, сэр? Хм, Камелот… Артур… Это я — Алан… А мой товарищ — Эдгар… Хьюстон, поговорите с Митчеллом, мне пора связаться со Стюартом…

— Хьюстон, здесь Митчелл. Кажется, это нормальные парни, только могут обходиться без воздуха и обогрева… Я думаю, это тот свет, сэр. Или даже рай. Куда же еще мог уйти король Артур? Нет, сэр, никаких посторонних продуктов на борту не было. Сейчас я их сниму всех вместе… Да, да, гамбургера в середину… Конечно, пришлю. Со следующим «Аполлоном». Как будто что-то понимают…

— Скоро улетим. Ж-ж-ж — и в небо, понял? Как тебя, Джихар? Сэр, может быть… Да нет, это я рассуждаю вслух. Нужно что-то взять у них в доказательство. И оставить что-нибудь взамен. Например, сумку для образцов… Китаец снимает свой амулет, сэр. Нефритовый заяц. Не знаю, сэр.

Потом вы мне скажете, что в любом Чайнатауне таких полно, и я пронес его на борт в собственной заднице… Нет, сэр, вряд ли они отдадут свой говорящий гамбургер в малиновом смокинге. Силой не получится, мы слишком неуклюжи…

Да, если сумею ему объяснить… Подождите, этот громила снимает с плеча мешок. Может быть… Боже! Это же наш «Гном»! И датчики! Они решили, что мы их потеряли! Нет-нет, парень! Верни на место! Бабах! Смотри — этот ящик — много-много минут — бабах! Сэр, они не понимают. Они будут таскать эту штуку, пока не взорвутся. Да я нарисовал… И взрыв, и череп с костями…

Что? Джихар — арабское имя? Нет, сэр, он рыжий. Нет, не похож. Он благодарит нас, сэр! Благодарит за «Гнома»! Как тем лучше? Они же погибнут.

Они принесут «Гнома» в свое жилище, попытаются разобрать… Слушаюсь, сэр.

Есть стартовать, сэр.

— Ал, нельзя же их так оставлять… Это же все равно что разбрасывать мины-игрушки… Они уходят, командир!

— Ничего нельзя сделать, парень. Приказ есть приказ. Будем молить Бога, чтобы они оказались наркотическим видением. Эд, угадай с трех раз, что лучше — психушка или военный суд?

Пономарь пройдет ли пеший,

Псарь проедет ли верхом,

Всяк, крестяся, молвит:

«Леший Загулял не пред добром!»

Леонид Якубович, но не тот, о котором вы сразу подумали.

В многоборских дебрях было сразу два хозяина: собственно Леший и Боровой.

Долгие, долгие годы велся между ними спор насчет того, где кончается лес и начинается бор, чем лес отличается от бора, кому должны подчиняться звери, птицы и насекомые, которые никаких границ не признают. Поздней осенью, перед тем как залечь в спячку, Леший с Боровым устраивали между собой настоящее побоище: поднимались в росте до самых высоких деревьев и под вой ветра, выворачивающего стволы из земли, начинали со щелчка, а доходили до кулака, так дрались, что волоса в кулаках оставались, награждали друг дружку зуботычинами, затрещинами, оплеухами, пинками, тычками, били под микитки, по сусалам, под дых, сворачивали скулы, пересчитывали ребра, чужую бороду драли, а свою подставляли, задавали чесу, высекали искры из глаз.

После чего, обессилев, составляли в очередной раз разметную грамоту, соблюдать которую ни тот, ни другой не собирались.

В такие дни умные люди со двора не выходили, и даже дураки не решались казать нос из дома.

Потом, битые да измученные, расходились Леший и Боровой по берлогам, в глубоком сне забывали старые побои и грезили о новых.

Весной старые обиды как-то сами собой забывались. Соперники вылезали на солнышко, сладко потягивались и даже начинали спрашивать друг дружку о здоровье, посылали четвероногих гонцов в столенградский кабак, глухо чокались бочонками, клялись в вечной дружбе, вместе наводили порядок в самых глухих чащобах и, наконец, садились маленько поиграть в кости. Чем заканчивалась игра, уже понятно.

Но сейчас, после загадочного исчезновения Смерти, лесные хозяева, хоть и не так скоро, как люди, но спохватились, а уж беду почувствовали куда глубже, чем люди. Леший накладывал лапу на березовый ствол и слышал, что дерево хоть и не умирает, но и не живет, как положено, не тянет влагу из земли, не желает шуметь листьями и стряхивает их, словно тягостную ношу. А листья прошлогодние не преют, не перегнивают, не рассыпаются в жирный земной прах, дающий силу семенам для прорастания, и семена, благополучно перезимовавшие, не дают побегов, не подставляют солнцу узкие зеленые ладошки за другой, светоносной силой, лежат напрасно в земле, словно мертвые камушки.

Птицы успели свить гнезда и снести яйца, но только зря сидели на них в недоумении, потому что птенцы не желали разбивать скорлупу и обсыхать на солнце с разинутыми ротиками в ожидании вкусных червячков. Птицы тревожно перекликивались межцу собой и убеждались, что у соседей и родственников происходит то же самое. Одна кукушка, распределив свое потомство по чужим домам, беззаботно считала людям и зверям несметные будущие годы.

Пчелы, у которых соображения еще меньше, чем у птиц, собирали по привычке мед, исправно заполняли соты, но кормить их сладким золотым содержимым было некого — пчелиные царицы дремали, не желая выводить потомство.

Металась между деревьями испуганная волчица — наступило уже время учить детей правилам лесной жизни, но волчата продолжали оставаться слепыми и еле-еле передвигались на разъезжающихся некрепнущих лапках.

Волк своими пронзительньши глазами смотрел, как уходит от него олень с перегрызенной глоткой, как трепыхаются на траве остатки недавно пойманного зайца, как деловито взбегает на дерево дочиста обглоданный скелетик бурундука.

Медведь разрывал муравейник, желая полакомиться муравьиными яйцами, но убеждался, что в куче хвоинок и палочек ничего нет, а сами муравьи выстраиваются в полки и дружины и направляются куда-то на восход в надежде найти правильную землю.

Лесные жители мало-помалу отвыкли есть друг друга, хищничали тоже единственно по привычке, и Лешему с Боровым пришлось объявить в своих владениях перемирие, которое бывает лишь во время больших пожаров — чтобы зверье не калечилось понапрасну. И звери в этом оказались умнее и послушнее людей. Они сбивались в стаи и сидели, поджав хвосты, в ожидании. Никто не выл, не ревел, не тявкал и не верещал — только птицы, как заведенные, исполняли свои песни, но веселья это не прибавляло.

Лес перестал жить — он просто существовал.

…В такой лес и вышли лунные странники из Беломоровой землянки.

— Ума не дам — чего они своего собственного сундучка так испугались? — сказал Жихарь и хотел было сесть на этот самый сундучок.

— Не смей! — крикнул Колобок. — Видишь — три черных лепестка в желтом кружочке? Я же говорил — там Смерть.

— Что-то не видел я в нем никакой Смерти. Так, что-то стукает, грюкает, буковки огненные мельтесят…