А Глеб спросил у побратимов:

— Откуда у вас серебро?

Тогда те показали ему три целые гривны и одну обрубленную. И рассказали, что на пути к Киеву нагнали какого-то всадника, у которого конь повредил ногу. Разговорились с этим человеком. Он оказался из дружины князя Мстислава.

Узнав об этом, Волк и Щелкун поссорились с дружинником и крепко побили его в кустах. А в переметных сумах нашли эти четыре гривны. Побитый дружинник сказал, что гривны брать нельзя, ибо принадлежат они не кому-нибудь, а самому черниговскому князю — старому уважаемому Владимиру, и посланы Мстиславу за голову Глеба. Волк и Щелкун, очень этим заинтересовавшись, спросили: коли гривны посланы Мстиславу, почему же гонец везет их совсем в другую сторону — к Киеву? Гонец не хотел отвечать. Тогда Волк пригрозил ему, и тот признался: подъезжая к городку Гривне, он узнал о гибели Мстислава и решил, что серебро теперь вряд ли востребуется, а ему, гонцу, очень даже может на что-нибудь сгодиться. На что Волк и Щелкун ему ответили: серебро, назначенное за голову Глеба, вернее всего следует отдать этой самой голове…

— Разве мы поступили нечестно? — вопросил Волк.

А Щелкун так рассудил:

— С какой стороны ни смотри, а выходит, Глеб, серебро это твое.

Глеб подумал и не нашел, как возразить. Ему даже понравилось, что он вдруг стал богачом.

И Глеб сказал:

— Не помешает нам серебро в дороге.

Они запекли рыбу на угольях и, поделив ее по-братски, съели. Потом прямо на берегу легли спать.

Большими и малыми дорогами и тропами скакали они на запад. Переправились уже через несколько рек и речек, объехали кругом много болот.

Так в пути без особых происшествий провели Глеб и побратимы несколько дней. В некоем большом селе купили за серебро красивую добротную сбрую; набили снедью переметные сумы; выторговали доспехи из толстой кожи.

Совсем стали похожи на гонцов какого-нибудь князя. В крупных городках, в кои случалось им заезжать, так и выдавали себя за гонцов.

А однажды в густом лесу подверглись нападению разбойников. Но тем не поздоровилось: когда Глеб, Волк и Щелкун разозлились, разбойники едва ноги унесли. С князьями же и их дружинами наши путники избегали встречаться.

Далеко уже отъехали от земель черниговских, а все еще слышали в селах русскую речь — большие пространства занимал народ.

Как-то встретили побратимы одного человека, который отсоветовал им ехать на запад. Он сказал, что в землях волынских свирепствует мор. Потом еще и от других людей слышали то же самое. Но не сворачивали.

Однако оказалось, что страшная болезнь косит людей уже не только в волынских землях. Стали вдруг попадаться Глебу и побратимам мертвые деревни: в одних люди вымерли и лежали непогребенные у себя в домах и во дворах, а из других деревень просто-напросто ушли.

Тогда решили побратимы, и вправду, свернуть, здраво рассудив, что дорога — дорогой, а жизнь дороже. И повернули они на юг. Но и на юге был тот же мор. И те же встречались мертвые деревни. Что тут было делать! Не возвращаться же назад…

В деревнях, если встречали кого живого, от такого человека ничего не брали: ни еды, ни воды. Боялись заразы и предпочитали лучше мучиться от голода и жажды, нежели терзаться сомнениями: заболел ты или нет.

Весьма скоро приуныли побратимы.

А тут вдруг встретилась им кузница при дороге. Сам кузнец, как видно, давно умерший, вспухший и безобразный, лежал у колодца. Одичавшие, разжиревшие, ленивые псы глодали ему ноги.

Глеб вошел в кузницу и сделал три жаровни. Потом он пережег дрова в уголь и этим углем наполнил жаровни. Побратимы внимательно смотрели, как он все делает.

Глеб сказал:

— Говорят, дым убивает заразу.

Когда они покинули кузницу и снова углубились в лес, Глеб велел друзьям сорвать побольше можжевеловых веток. Эти ветки они мелко наломали и положили на уголья. От жаровен повалил изрядный дым.

Теперь уже, окутанные дымом, побратимы без особых треволнений ехали по дороге. Каждый держал жаровню перед собой на луке седла. От дыма глаза у всех были красны, а лица стали серыми.

Поистине побратимов со стороны можно было принять за дьяволов. Но они не очень-то пеклись сейчас о своем внешнем виде.

Деревню за деревней проезжали они и везде встречали одну и ту же печальную картину. Царство смерти было кругом. И смерти этой было так много, что путники наши однажды перестали ей поражаться, а в конце концов и вовсе не стали замечать.

Но как-то, отъехав довольно далеко от одной из деревень, они завидели на дороге девочку. Ей было на вид лет одиннадцать-двенадцать. Девочка лежала головой на запад и была как будто мертва, а позади нее на пыльной дороге тянулся длинный след.

Щелкун сказал:

— Я давно замечал этот след Ребенок ползет от самой деревни, — не спешиваясь, Щелкун заглянул девочке в изможденное бледное лицо и добавил: — Вот женщины! Как выносливы… Быть может, она даже жива. Пока еще. Но явно — она уже не жилец.

И всем троим стало очень жаль эту несчастную девочку.

Они стояли над ней некоторое время и смотрели на ее спутанные русые волосы, на худенькие в синих пятнах руки и ноги.

Ветра в этот час не было, и дым от жаровен поднимался столбом.

Глеб спешился, склонился над девочкой.

Волк спросил его:

— У нее, погляди, рот открыт или нет?

— Открыт, — ответил Глеб.

— Это плохо! — покачал головой Волк. — А язык, скажи, вывалился или нет?

— Нет, язык не вывалился.

Волк тут как бы встрепенулся:

— Тогда, возможно, она еще жива.

Глеб кивнул:

— Мне кажется, она дышит.

И он стал водить над девочкой дымящей жаровней и поддувать дым так, чтоб он стелился над землей.

Потом Глеб сказал:

— Если она сумела отползти так далеко от деревни, то, возможно, найдет силы и выжить. Не все же помирают от этой заразы…

— Вряд ли! — заметил Щелкун. — Посмотри, глаза у нее закатились и мелко дрожат. Это уже смерть. Мы не сможем помочь ребенку, даже если очень захотим.

И Волк сказал:

— Мы здесь время теряем и рискуем сами заразиться. Таких умирающих и умерших детей мы уж видели сотни. Что нам этот ребенок!..

Но Глебу отчего-то стало очень жаль девочку. Быть может, его удивило, что она, умирающая, сумела проделать ползком такой длинный путь. А еще Глеб был упрям, и ему пришелся по душе ребенок, упрямо борющийся со смертью. К тому же он вспомнил про Анну — та рассказывала, что тоже ребенком ползла по дороге во время мора.

И Глеб легко, будто пушинку, поднял детское тельце на руки и взобрался в седло. Друзья передали ему его жаровню, и Глеб, окутывая девочку клубами дыма, медленно поехал вперед.