Прежде чем что-то сказать, Геннадий Павлович серьезно задумался. Что имела в виду Марина? То, как они вместе прятались в крошечном подвальчике? Или его поспешное бегство после того, как они покинули убежище? Проверяла ли она его или ждала извинений? А может быть, сама хотела извиниться? Взвесив как следует все «за» и «против», Геннадий Павлович ответил:

– Нет, ничего странного я в последнее время не замечал.

Наклонив голову, Марина глянула на него искоса.

– А как насчет генетической чистки?

– А что в этом необычного? – искренне удивился Геннадий Павлович. – Проблема назрела – надо ее решать.

Марина подняла голову и приложила два пальца к подбородку, так, словно хотела поддержать его.

– Вы очень хороший человек, Геннадий Павлович, – она произнесла эти слова задумчиво, не констатируя факта, а как будто все еще сомневаясь.

И все равно Геннадий Павлович смутился, настолько, что щеки его слегка порозовели.

– Ну, вы прямо скажете, Марина, – невнятно пробубнил он.

Марина посмотрела Калихину в глаза, чем еще больше смутила его.

– Вы со мной не согласны?

– В чем? – не понял Геннадий Павлович.

Не ответив, Марина хмыкнула и снова отвернулась.

– Вы верите в реальность мира? – спросила она чуть погодя.

– Ну, в принципе да.

Геннадий Павлович сказал «ну, в принципе», вместо того чтобы сказать просто «да», только потому, что вопрос показался ему странным. А если так, то, следовательно, он таил в себе какой-то подвох. Прямой и однозначный ответ на вопрос с подвохом скрывал в себе опасность оказаться в глупом положении. Именно поэтому Геннадий Павлович сказал:

– Ну, в принципе да.

– И насколько, по-вашему, этот мир реален? – тут же задала новый вопрос Марина.

– Как это? – вконец растерялся Геннадий Павлович.

– В какой степени?

Быть может, Марина полагала, что внесла необходимое уточнение, однако Геннадию Павловичу слова ее ни грана не добавили к пониманию сути заданного вопроса. По его мнению, пытаться определить степень реальности в той или иной системе оценки мог только психически нездоровый человек, для которого объективная картина действительности накладывалась на причудливый мир его собственных фантазий. Причем это должна была быть истинная субъективная реальность, а не имитация таковой. В качестве наглядного примера тут же приходили в голову имена двух великих художников: Ван Гога и Дали. Если картины Винсента являются истинным отображением его искаженного видения мира, то Сальвадор, играя на публику, ловко имитирует душевное расстройство. Поэтому имеет смысл говорить о степени реальности картин Ван Гога, который отображал на своих полотнах то, что видел. Работы же Сальвадора Дали, созданные на основе голой техники, не являются отображением его внутреннего мира, поэтому глупо и бессмысленно было бы оценивать степень их соответствия действительности. Они являются вещью в себе, а потому так же реальны, как и разбившийся в лепешку автомобиль, в останках которого на первый взгляд сложно уловить сходство с тем, что они представляли собой изначально.

И тем не менее Марина задала вопрос. Более того – она ждала ответа.

– Эта какая-то игра? – ушел от ответа Геннадий Павлович.

Губы Марины на секунду сложились в некое жалкое подобие улыбки. Сунув руку в карман, она достала пачку сигарет и желтую пластиковую зажигалку.

– Хотите? – протянула она пачку Геннадию Павловичу.

– Я не курю, – смущенно улыбнулся Калихин. – Мне казалось, что и вы тоже не курите.

Резким движением Марина выдернула из пачки сигарету, сунула ее в угол рта и, щелкнув зажигалкой, прикурила. Глубоко затянувшись, она на несколько секунд задержала дыхание и как будто с наслаждением прикрыла глаза.

– Это вы меня научили курить, – выдохнула она вместе с облаком табачного дыма.

– Я? – удивленно приподнял бровь Геннадий Павлович.

Он определенно не понимал, о чем идет речь, но, как ни странно, разговор затягивал его. Геннадия Павловича не оставляло странное и вроде бы ничем не обоснованное предчувствие, что вот-вот должны были прозвучать очень важные слова.

Марина кинула пачку сигарет и зажигалку на подоконник.

– Вы ведь хотели видеть меня с сигаретой, – краем глаза посмотрела она на Геннадия Павловича и показала ему дымящуюся сигарету, зажатую между указательным и средним пальцами. – Вот вам результат.

У Геннадия Павловича и правда в какой-то момент мелькнула мысль о том, что с брючным костюмом, который надела сегодня Марина, сочеталась бы зажженная сигарета у нее в руке. Но какая тут могла быть связь? Он ведь даже не говорил ей об этом!

– Право же, Марина, мне очень жаль, если я каким-то образом…

Не дослушав его, Марина коротко махнула рукой, в которой у нее была сигарета.

– Бросьте, Геннадий Павлович. – Затянувшись в последний раз, она кинула недокуренную сигарету в раковину. – Курю я или нет, не имеет никакого значения. Вернее, это имеет значение только для вас…

– Я вовсе не хочу, чтобы вы курили, – не чувствуя за собой никакой вины, все же поспешил оправдаться Геннадий Павлович.

– Не то, – болезненно поморщилась Марина. – Совсем не то, Геннадий Павлович!

Калихин развел руки в стороны. Он бы развел их шире, чтобы показать всю глубину своего недоумения, но тогда бы его левая рука коснулась плеча Марины.

– Вот что, Геннадий Павлович, – Марина решительно, по-мужски, хлопнула себя по коленкам. – Нам надо с чего-то начать. Найти отправную точку для дальнейших рассуждений. Иначе мы не сдвинемся с места.

Марина и говорила не так, как всегда. В голосе ее не было восторженного девичьего звона, обычно так радовавшего Геннадия Павловича, – глухой и чуть хрипловатый, он, казалось, принадлежал другой женщине, лет на десять, а то и пятнадцать старше Марины. Акценты же ее речи были расставлены таким образом, что невозможно было оставить без внимания то, о чем она говорила. Определенно, в девушке произошла какая-то перемена, но с чем она была связана, Геннадий Павлович не понимал. Попытки Марины что-то объяснить, сводились к абстрактным замечаниям, от которых трудно было протянуть ниточку к реальным событиям.

– Вы помните тот день, когда мы с вами прятались у меня в комнате от инспекции?

Геннадий Павлович внутренне напрягся, хотя виду не подал. Чего ему сейчас хотелось меньше всего, так это обсуждать то, что произошло в тот злополучный день. Но Марина ждала ответа, хотя и непонятно, чего ради. Если бы Геннадий Павлович сказал, что ничего не помнит, то выставил бы себя полным идиотом. А может быть, именно этого она и добивалась?

– Знаете, Марина, – Геннадий Павлович опустил взгляд, сделав вид, что заметил какое-то пятнышко у себя на брюках, и даже для убедительности поскреб материю ногтем, – в тот день все получилось как-то очень уж сумбурно… Ну, то есть я хочу сказать, что в иной ситуации все могло бы быть иначе… – Геннадий Павлович сделал обеими руками вращательное движение, желая таким образом наглядно показать, как могла бы измениться ситуация. – В смысле, я не ожидал… Я не был готов…