– Если бы вы знали, как искусно я притворялся, чтобы сохранить их доброе отношение ко мне! Как унизительно нуждаться в поддержке тех, кто стоит неизмеримо ниже тебя!

– Ваш интеллектуальный коэффициент выше, чем у них?

– Вовсе нет. Но на нашем уровне умственного развития эмоции вновь занимают отведенное им место. Я единственный среди них способен испытывать чувства.

– Наверное потому, что вы самый гордый.

– А это как-то связано? Впрочем, возможно. Хотелось бы в это верить. В конечном итоге 24 августа прошлого года мы смогли привести механизм в действие. Столько лет работы ради одного часа извержения! Это пьянило как безудержное мотовство.

– Наверное, непросто устроить извержение вслепую.

– Дорогая моя, кому вы это говорите! Не знаю, какое чувство было сильнее – восторг или страх: ведь только потом, увидев результат, мы смогли бы оценить возможный ущерб. Управлять потоками лавы, опираясь лишь на слух, – это незабываемо! Крики жертв очень помогли нам определить верное направление: если их становилось мало, значит, мы отклонились в сторону деревни.

– Какой ужас!

– Вопли были душераздирающие. Две с половиной тысячи лет назад умирающие кричали точно так же, как сейчас, и это растрогало меня. Мне казалось странным, что интонации тревоги и отчаяния в голосах этих людей так хорошо мне знакомы. У меня в глазах стояли слезы.

– Я вас ненавижу.

– Напрасно. Если бы Землю населяли люди с куриными мозгами вроде ваших, никто бы не покушался на права человека, это верно, однако никто и никогда не создал бы ничего прекрасного.

– В мою эпоху эта теория уже существовала, но я в нее не верила.

– Вам еще не хватало доказательств, чтобы в нее поверить.

– Вы шутите? Теперь я накопила их предостаточно, чтобы в нее не верить.

– Ваша манера расставлять там и сям личные местоимения уже в двадцатом веке была архаизмом.

– Это я нарочно. Двадцать шестой век вызывает во мне яростное желание погрузиться в архаику.

– Погрязнуть в архаике, если выражаться точнее. Ну а я, знаете ли, поступил иначе: я извлек из пучины смерти город, которого уже не существовало. Вы недавно упомянули об археологах: да они просто дети! Только и умеют, что копать ямки да ставить метки. И для этого им понадобилось высшее образование!

– Вы прекрасно знаете, что все было гораздо сложнее.

– Ну да, это настолько сложно, что сами они почти никогда не могли определить, где вести раскопки. Чаще всего они бросались туда, где строители метро или земледельцы уже случайно наткнулись на какой-нибудь необычный предмет. Дилетантство чистой воды.

– Действительно, некий крестьянин в девятнадцатом веке так и обнаружил развалины Помпей. Вы же умный, Цельсий, объясните, каким образом люди дважды нашли этот город.

– Думаете меня смутить, да? Деточка, рискованное безрассудство авантюристов прошлого никоим образом не противоречит великим свершениям нашей эпохи. Пока ваш не тронутый наукой разум не усвоит, что две противоположные истины могут сосуществовать во времени, вы ничего не поймете.

– А у вас есть доказательство той чепухи, которой вы меня пичкаете?

– Доказательство какой именно «чепухи» вы желаете получить?

– Ну, прежде всего я не уверена, что Помпеи вообще существуют.

– Простите, что?

– Ведь я никогда там не была. Может, меня обманули.

– Погодите. Если мои сведения верны, то вы не космонавт.

– Вас верно проинформировали.

– Стало быть, вы не бывали на Луне?

– Насколько я помню – нет.

– Значит, если следовать вашим рассуждениям, Луны не существует.

– Возможно. Вообще эта Луна мне всегда казалась подозрительной: круглый год меняет форму. Галлюцинация, не иначе.

– Вы издеваетесь, это ясно.

– Вовсе нет. Знаете, из-за своей патологической доверчивости я научилась быть осторожной. И правильно сделала, потому что не раз видела, как рушатся убеждения. Например, в детстве я считала, что у взрослых в мозгу есть нечто такое, чего нет у детей, – какой-то нарост, который со временем образуется и у меня в голове. Эта истина казалась мне незыблемой: если не эта загадочная железа, как объяснить странное поведение взрослых? Потом я выросла, но железа у меня в мозгу так и не появилась. С тех пор я научилась во всем сомневаться.

– Милое дитя, вы, оказывается, придаете большое научное значение своим детским воспоминаниям – это трогает до слез. Может, когда вам было четыре года, ваш старший брат рассказывал вам какие-нибудь небылицы, которые помогли бы вам убедить меня, например, что вода не кипит при ста градусах, что прямого угла не существует или в чем-то еще столь же необыкновенном?

– Смейтесь, смейтесь. И найдите хотя бы одно логическое доказательство – я подчеркиваю, логическое – того, что Помпеи существуют.

– Но… это бессмыслица. Всем известно, что Помпеи существуют.

– «Всем известно, что…» – какая-то у вас пужадистская[21]логика. Худшего аргумента быть не может. Более того, из ваших слов можно заключить, что человечество прожило по меньшей мере шесть веков, ничего не зная о Помпеях. Экзамен не сдан, приятель.

– Но я, стоящий сейчас перед вами, видел Помпеи собственными глазами.

– Откуда я знаю, может, вы обманщик?

– Тех, кто видел Помпеи, миллионы.

– Может, это миллионы обманщиков.

– В вашу эпоху миллионы людей тоже видели Помпеи.

– В мою эпоху тоже были обманщики.

– А Плиний Младший – тоже обманщик?

– Я почти уверена. В 1995 году на ярких примерах было доказано, что знаменитые римские летописцы обожали дурить публику.

– Ну и горазды же вы чепуху молоть!

– Докажите.

– Объясните хотя бы, какой смысл этим людям – миллионам людей – врать вам о Помпеях.

– Смысл? Вы прямо как ребенок, Цельсий. Смысл тут ни при чем. Главное – удовольствие.

– Почему же тогда все они говорят одно и то же?

– Отличный розыгрыш, вот и все.

– А фотографии? Вы не видели фотографии Помпей?

– Монтаж. Плевое дело.

– А те, кто там побывал и пришел в восторг?

– Самовнушение. Или пропаганда.

– А если я отвезу вас в Помпеи посмотреть на руины?

– Я бы сказала, что вы прикинулись почтальоном Шевалем[22]. Что это вы со своими подручными сами потехи ради соорудили эти руины.