– Меня тошнит.

– Почему? Вы этого не знали? В ваше время тоже ненавидели бедных.

– Не все.

– Исключения были большой редкостью. Недостаточно тратить деньги на благотворительность, чтобы доказать, что любишь бедных. Поверьте, в середине двадцать второго века, когда речь зашла о том, кем пожертвовать, никто долго не думал. Наконец-то не останется бедных! Можно будет спокойно есть и без опаски включать телевизор. Из почтового ящика больше не вывалится ворох бумажек с рассказами о страданиях перуанских детей – что нам за дело до перуанских детей! Кто вообще выдумал этих перуанских детей? И с чего вдруг этим перуанцам вздумалось иметь детей? На их месте я бы понял, что не следует заводить детей. И вообще что за нелепость быть перуанцем, в самом деле, я-то разве перуанец? И от меня ждут, что я отдам свои деньги этим людям?

– Ну, а поскольку перуанцев больше не существует…

– Вот именно, их больше нет. Как нет суданцев, нигерийцев, бразильцев, сомалийцев и так далее. Мы наконец-то оказались в своей компании.

– Это отвратительно.

– Ладно, ладно. Полагаю, у себя в 1995 году вы не были матерью Терезой из Калькутты, так что вряд ли имеете право возмущаться.

– Просто не могу поверить. Подобные вещи выше моего понимания.

– Не возьму в толк почему. Ваш век был хорошо знаком с геноцидом.

– Это нельзя сравнивать.

– Неужели? Может, объясните, в чем разница?

– В размахе!

– Разве убийство пятидесяти миллиардов человек так существенно отличается от убийства двадцати миллионов? Как же вы мелочны в своих суждениях! Нет, истинное различие между геноцидом двадцатого века и уничтожением в двадцать втором надо искать в интеллектуальной области. Люди двадцать второго века попросту уничтожили определенную умственную категорию. И весьма существенный – Юг. Планете словно провели трепанацию черепа.

– Вы правы. Как можно жить без Юга? Я уж молчу о логике. Разве не Юг был солью земли? Я долгие годы провела на юге, их, конечно, нельзя назвать счастливыми, но тогда я острее, чем когда-либо, ощутила жизнь. Разве отправиться на юг не означает прикоснуться к средоточию жизни?

– Я тоже так думаю.

– Поговорим о вас, Цельсий. То, что равнодушная чернь согласилась с исчезновением Юга, меня не так уж и удивляет. Но вы! Вы, образованный человек, вы, которого я не люблю, но ценю за глубокий ум, – вы, Цельсий, специалист по Древнему Риму, который не может не знать, что Юг был колыбелью цивилизации – как же вы можете жить, зная об этом чудовищном злодеянии?

– Способность человека сопротивляться ужасной действительности поистине поразительна.

– Но неужели вы не страдаете? Другие сумели исключить Юг из своих умственных категорий, наверное, им это помогло. Но вы же так много знаете – как вы можете мириться с этим? Ведь, если я правильно поняла, Южной Италии теперь тоже нет?

– Действительно. Двадцать второй век поступил подобно Христу: он остановился в Эболи.

– Италия, Цельсий! Ваши охотничьи угодья! Я начинаю вас узнавать: такого циника, как вы, исчезновение Филиппин и Либерии вряд ли лишит сна. Но ведь руку подняли на ваш Древний Рим! Разве для вас это не было ударом?

– Вам лучше других известно, как я поступил. Или вы забыли?

– Помпеи?

– Именно. Мы все время к ним возвращаемся.

– Расскажите об этом.

– Вы бы сами легко могли рассказать об этом. Я родился тридцать семь лет назад. Очень скоро меня признали самым способным ребенком моего поколения. Мне рекомендовали заняться физикой, как всякому высокоразвитому уму. Мне нравилась эта наука, но хотелось чего-то большего. Я стал просить, чтобы меня посвятили в самое сокровенное знание, доступное лишь нескольким грандам: в науки об античном мире.

– Понятное дело. Нетрудно догадаться, что начиная с двадцать второго века история Античности стала тайной за семью печатями.

– Как и все, что происходило на Юге.

– То есть таким образом вы и узнали о существовании Юга?

– Никогда не забуду той минуты. Мне было семнадцать, и открытие Юга было подобно озарению, я словно почувствовал мощный удар. Я пережил тяжелый кризис. Целую ночь я страдал от безмерной ненависти к человечеству.

– Приятно слышать, что в двадцать шестом веке еще случаются подростковые кризисы.

– Ярость терзала меня. Утром я принял грандиозное решение: раз мне уже не исправить того, что произошло, я, Цельсий, спасу от гибели дивный образец Юга.

– Его еще надо было выбрать.

– Верно. Не знаю, представляете ли вы себе, каково это – делать подобный выбор. Учитывая наши скудные энергетические запасы, я не имел права на ошибку: мне нужно было найти уникальное и совершенное место, которое до скончания веков стало бы последним обломком Юга, последним воспоминанием о том, где зародилась и погибла цивилизация. Миссия, которую я на себя возложил, страшила меня! Мне было всего семнадцать.

– Вы меня удивляете. Похоже, вас больше заботил выбор объекта, а не научные методы его… извлечения.

– Именно! Поскольку метод зависел от того, какой объект я выберу. Я не Господь Бог; если бы рядом с Помпеями не было вулкана, мне пришлось бы изобретать нечто иное.

– Но как вы смогли провести такие исследования, если в вашем распоряжении не было ни земель Юга, ни географических карт? Думаю, я не ошибусь, если предположу, что Юг не обозначен ни на одной карте?

– Как можно обозначить то, чего давно не существует?

– В том-то и дело. Поэтому я и спрашиваю, как вы искали.

– С помощью древних текстов. Как же еще.

– Что это были за тексты? Мне не по себе при мысли, что я о них ничего не знаю.

– Не жалуйтесь: благодаря извержению Везувия ваша эпоха получила куда больше текстов о Помпеях, чем наша. Мне пришлось проявить немалую проницательность, чтобы среди стольких упомянутых в документах городов найти тот, который стоило спасти от забвения.

– Откуда взялась такая уверенность? Вы же не видели других городов.

– Нашел некоторые указания. Я придирчиво изучил переписку древних римлян: письма, отправленные из Помпей, показались мне бесподобными. Несмотря на все мое восхищение римлянами, должен признать, что им не хватает изящества и легкости. Недаром именно они стоят у истоков западного права. Они великие спорщики, как древние боги: это отражается в их речах и посланиях. Однако письма, написанные жителями Помпей, словно вышли из-под пера блистательных греков.

– Если греки вам нравятся больше римлян, надо было выбрать греческий город.

– Давайте проясним. Во-первых, как вам известно, Помпеи можно считать греческим городом. Во-вторых, я не отдаю предпочтение грекам перед римлянами. Нужно быть филологом, метафизиком, художником или сексуальным маньяком, чтобы предпочитать греков римлянам.