Она села на диван напротив него и подобрала под себя ноги. Он опять подумал, что она очень красива.

— А ты знаешь, какой у тебя вид? — спросила она со смехом.

— Ты не первая об этом спрашиваешь, — ответил он.

Тут он вспомнил Класа Монсона. Парень ограбил магазин, а Аннет Бролин не подписывает ордер на арест. Не стоило сейчас говорить о работе, но он не удержался.

— Клас Монсон, — сказал он. — Помнишь такого?

Она кивнула.

— Ханссон жалуется, говорит, ты считаешь, что предварительное следствие проведено неудовлетворительно. И не подписываешь ордер.

— И в самом деле неудовлетворительно. Недостаточные доказательства, показания свидетелей неубедительны. Было бы служебной ошибкой с моей стороны подписать этот ордер.

— Следствие как следствие, не хуже других, — сказал Валландер. — И потом, ты забываешь существенный факт.

— Какой?

— Что он действительно ограбил магазин. И уже не в первый раз.

— Так проведите следствие как положено.

— Мне не кажется, что рапорт так плох. Если мы отпустим Монсона, он совершит новое преступление.

— Но мы не можем хватать людей просто так.

Валландер пожал плечами.

— А ты подпишешь, если мы добавим свидетельских показаний?

— Это будет зависеть от того, что они скажут.

— Откуда такое упрямство? Клас Монсон виновен. Если мы его еще чуть-чуть прижмем, он признается. Но если он поймет, что может улизнуть, то не скажет ни слова.

— Прокурору положено быть упрямым, — улыбнулась она. — Иначе представляешь, что будет с правовыми гарантиями в этой стране?

Курт Валландер почувствовал, что выпивка придала ему строптивости.

— Этот вопрос с тем же успехом может задать любой деревенский полицейский. Когда-то я думал, что профессия полицейского заключается в том, чтобы охранять спокойствие и собственность граждан. Вообще-то говоря, я и сейчас так считаю. Но я вижу, что понятие «правовые гарантии» становится пустым звуком. Вижу, что молодых ребят, совершивших преступление, более или менее поощряют продолжать в том же духе. Никто не вмешивается. Всем плевать, что переживают жертвы насилия. И становится все хуже и хуже.

— Я как будто слышу своего отца, — сказала она с улыбкой. — Он судья на пенсии. Настоящий реакционный чиновник.

— Все может быть. Наверное, я консервативен. Но я говорю то, что думаю, и о том, что вижу. И я могу понять, почему иногда люди принимаются сами вершить правосудие.

— Ты хочешь сказать, что можешь понять фанатиков, которые ни с того ни с сего расстреливают невинного беженца?

— И да и нет. В стране растет неуверенность. Люди запуганы. Особенно на хуторах. Ты скоро поймешь, что у нас здесь есть национальный герой. Человек, которому аплодируют, спрятавшись за задернутыми гардинами. Человек, организовавший референдум в коммуне, и коммуна отказалась принимать беженцев.

— Существует же решение парламента. Политика в отношении беженцев определена, и мы обязаны ее придерживаться.

— Ты ошибаешься. Именно несовершенство этой политики и создает хаос. Сейчас мы живем в стране, куда может проникнуть кто угодно. И с каким угодно намерением. Как угодно, когда угодно и где угодно. Пограничный контроль практически отсутствует, таможни парализованы. Полно маленьких неохраняемых аэродромов, куда каждую ночь садятся самолеты с наркотиками и нелегальными беженцами. — Он поймал себя на том, что продолжает возмущаться. Убийство сомалийца поставило много вопросов. — Рюне Бергман получит, разумеется, максимальный срок. Но вина лежит и на правительстве, и на Иммиграционном управлении.

— Что за чушь!

— Вовсе не чушь. После казни Чаушеску в Швеции то и дело появляются люди, служившие в «Секуритате», кровавой тайной полиции Румынии. Они просят убежища. И что прикажете — им тоже его давать?

— Принцип надо соблюдать. Если человека преследуют, значит, он нуждается в защите.

— Да неужели? И что, это обязательно? Даже если принцип ошибочен?

Аннет Бролин поднялась с дивана и наполнила стаканы. Валландеру стало неуютно.

Слишком мы разные, подумал он.

Но выпивка придала ему смелости. Он смотрел на нее и чувствовал, что возбуждается все больше.

Когда он последний раз спал с Моной? Почти год назад. Год без женщины. От этой мысли он застонал.

— Что, больно? — спросила она участливо.

Он кивнул, хотя это было не совсем правдой. Ему просто захотелось сочувствия.

— Может, тебе лучше пойти домой?

Туда его тянуло меньше всего. После ухода Моны дома у него, похоже, больше нет.

Валландер залпом выпил джин и протянул пустой стакан. Он уже был настолько пьян, что тормоза не держали.

— Еще стаканчик, — попросил он. — Я заслужил.

— А потом пойдешь домой.

Он почувствовал холодок в ее голосе. Но не хотел его чувствовать.

Когда Аннет Бролин подошла со стаканом, он потянул ее за руку.

— Посиди со мной, — сказал он и положил руку ей на бедро.

Она вырвалась и влепила ему пощечину. Обручальное кольцо царапнуло его по щеке.

— Сейчас же иди домой! — воскликнула она.

Он поставил стакан на стол.

— А если не пойду? Что ты будешь делать? Позвонишь в полицию?

Аннет не ответила, и он вдруг понял, что она вне себя. Его качнуло, когда он вставал со стула.

— Прости, — сказал он. — Я очень устал.

— Забудем это. Но иди наконец домой.

— Сам не знаю, что на меня нашло. — Он протянул ей руку.

Аннет Бролин пожала ее.

— Все забыто, — сказала она. — Спокойной ночи.

Он лихорадочно придумывал, что бы еще сказать. Подкоркой он понимал, что совершил опасный и непростительный поступок. Как в тот вечер, когда ехал пьяный после встречи с Моной.

Он вышел и услышал, как за ним захлопнулась дверь.

Надо кончать с выпивкой, подумал он яростно. Под градусом я начинаю делать глупости.

Он глубоко вдохнул холодный воздух.

Как я мог быть таким идиотом, удивлялся он. Как пьяный подросток, ничего не знающий ни о самом себе, ни о женщинах, ни об окружающем мире.

Он пошел пешком к себе на Мариагатан. Вспомнил пощечину и застонал, как от зубной боли.

Завтра предстоит вплотную заняться убийством в Ленарпе.

Утром в понедельник 15 января Курт Валландер заехал в оранжерею на выезде из Мальмё и купил два больших букета. Ему пришло в голову, что он проезжал это место ровно неделю назад, когда ехал в Ленарп. Убийство двух стариков по-прежнему занимало все его внимание. Еще он подумал, что у него никогда не было такой сумасшедшей недели за все годы его службы в полиции. Он глянул в зеркало и подумал, что все эти царапины, шишки и черно-лиловые синяки еще долго будут напоминать ему о второй неделе января.