– Подожди, я тебе кое-что покажу…

Она присела передо мню на корточки, просунула под меня руку и стала гладить мне клитор, который в этой позиции оставался не у дел. Я заплясала ещё бодрее, а отец застонал во сне.

Ценци взяла в рот мою грудь и тихонечко посасывала её. Она делала это так нежно, так чутко, что на меня тотчас же накатило. Она продолжала сосать, и я должна была вот-вот второй раз взлететь на волне блаженства, когда вдруг получила от отца полный заряд. Он выплеснул целое ведро, как будто всё выпитое вино ударило ему в член. Однако совершилось это только двумя судорожными толчками, после чего стебель его моментально съёжился и стал таким вялым, что выскользнул из меня и бессильно поник.

– Теперь перебирайся к Рудольфу, – настоятельно посоветовала Ценци, поскольку я разочарованно посетовала:

– О, господи… надо же такому случится… а на меня как раз сейчас накатило бы…

Он скользнула ко мне и там тоже взяла на себя посреднические заботы. И едва этот упругий элемент оказался во мне, как я заскакала вверх-вниз, придерживаясь при этом за Ценци и напевая ей свою неизменную песенку: «Ах… у меня подкатывает… ах… у меня подкатывает…»

Рудольф скрипел зубами и сопел, однако не просыпался, настолько сковал его хмель и таким глубоким был его сон.

– У меня подкатывает… Ценци… у меня подкатывает, – рефреном охала я.

Она улыбнулась и заметила:

– С Рудольфом у любого подкатит.

Я крепко держалась за её гладкие острые груди, поигрывая ими. Я не могла удержаться от этого, даже не отдавая себе ясно отчёта, почему. Однако игра несказанно усиливала моё блаженство, и я поступила так, чтобы последствия накатившей волны продолжались подольше

– Всё, кончила… – вздохнула я, – пусти-ка теперь меня…

– Оставайся на нём, – приказала она, – прежде должен непременно брызнуть Рудольф.

И она заставила меня натирать ему жезл и трудиться над его водомётом, пока не произошло извержение. Его струя ударила вверх мощным фонтаном, и я предоставила ему возможность излиться в меня до последней капли. Потом мы обе, Ценци и я, устроились между спящими мужчинами и легли рядом.

Однако ночь на этом не завершилась. Ценци всё-таки снова пришла в возбуждение, она ёрзала и причитала:

– Ну, надо же… ну, надо же… теперь мне захотелось… теперь… мне захотелось…

– За чем остановка, сделай, коль хочется, – посоветовала я ей.

– Ничего не получится, – она была вне себя, – теперь у них ни за что больше не встанет.

– А ты, однако, попробуй, – подбодрила я Ценци.

Она скользнула к отцу и принялась поглаживать и растирать его. Тщетно. Она взяла его член в рот, отец продолжал лежать бесчувственным бревном, он даже во сне ничего не почувствовал, и копьё его было траурно опущено вниз.

– Ничего не выходит, – посетовала Ценци и повернулась к Рудольфу. Но и у того ружьё уже выстрелило, и курок больше не взводился, сколько бы Ценци ни старалась. В конце концов, она взяла его в рот, однако, едва успев сделать пару сосательных движений, внезапно закашлялась и начала сглатывать.

– Он брызгает, он брызгает, – в отчаянии воскликнула она, направляя при этом вверх его шланг, из которого вялой струйкой вытекала сперма. Ценци в сердцах сплюнула и повернулась ко мне.

– О, боже… о, боже… ну что же мне делать, – в отчаянии жаловалась она, – это лизание и брызганье только ещё больше распаляют во мне сладострастие.

Я засмеялась.

– Тебе хорошо смеяться… – сердито проворчала она, – ты своё уже сполна получила… какая же я дура.

Я рассмеялась ещё заливистей.

– Ну что же мне делать? – в отчаянии повторила она, беспокойно ворочаясь с боку на бок. Потом вдруг потянула мою руку к себе и спрятала её между ног.

– Сделай мне это, – попросила она.

– Как же я могу тебе это сделать?

– Знаешь… так… давай… я ужасно хочу сношаться… давай…

Она улеглась на спину:

– Ложись на меня…

Я сделала, как она попросила, и Ценци сначала потёрлась своей плюшкой о мою. Потом я должна была просунуть между ними руку, и водила по её трещине пальцем, так словно это был настоящий хвост.

Она змеёй извивалась подо мной:

– Ах… да-а… так хорошо… засунь палец внутрь…

Она схватила мои груди, свисавшие над ней, и с ласковым усердием принялась трепать их, а я свободной рукой играла её грудями.

Наконец она вскрикнула:

– На меня накатывает… на меня накатывает…

Я ввернула палец на всю возможную глубину и почувствовала, с какой жаждой смыкалась её неутолимая муфта. Ценци отпустила мою грудь, притиснула мою голову, крепко при этом обняв, к своим титькам и не шевелилась до тех пор, пока я не взяла в рот её налитые остренькие соски. Меня привлекала эта игра. Я сосала её свежие груди и всверливалась пальцем в её нутряное пространство до тех пор, пока буря её не улеглась и она, глубоко и протяжно дыша, обессилено и утолённо не вытянулась на простыне. Потом мы заснули.

С этой ночи мы действительно подружились, и нередко случалось так, что я точно мужчина набрасывалась на неё, извлекала её грудь на свет божий и играла ею.

На следующий день все мы проспали до позднего утра. Отец не пошёл на работу, и из шорной мастерской прибежал встревоженный Лоренц узнать, что стряслось.

– Ничего, – сказал отец, – я приболел.

Лоренц удалился, не удостоив никого из нас даже взглядом.

Попойки повторялись, и повторялось то, что Ценци приводила домой какого-нибудь мужчину. Рудольф даже не собирался искать себе новое место работы.

Однажды, когда Ценци опять пришла не одна, мы по голосу мужчины поняли, что он был, похоже, очень пожилым.

Ценци засмеялась:

– Ух, какой у вас маленький корешок…

Пожилой мужчина сказал:

– Это не беда… когда он взбодрится, то становится гораздо больше…

Через некоторое время Ценци воскликнула:

– Однако он всё никак не встаёт…

Пожилой мужчина пробормотал:

– Только придётся чуть дольше подождать… он непременно встанет.

Через какое-то время Ценци очень тихо сказала:

– Я больше не могу… у меня рука уже устала…

Пожилой мужчина ответил:

– Это не беда… возьми-ка теперь в рот…

Ценци спросила:

– А сколько вы мне тогда дадите?

Пожилой мужчина задумался:

– Сколько я дам тебе? Ну, скажем… я дам тебе десять гульденов… но только возьми в рот…

Рудольф, заслышав такое, стукнул себя кулаком по ладони: